— Успокойтесь, Аксель, вы увидите, как мы совершим это необыкновенное дело и приобретём славу и честь. Ступайте и составляйте диспозицию.

Гилленкрок отправился к первому министру, с которым у них составился некий союз на почве одинакового понимания обстановки, создавшейся ситуации.

— Что делать, граф? Король хочет брать Полтаву.

— Нечего делать, генерал, если нам с вами не удалось уговорить его уйти за Днепр, то взятие Полтавы, пожалуй, единственный верный шанс в нашем положении.

— Вы так считаете, граф?

— Да. Со взятием Полтавы мы приобретём наконец какую-никакую базу, где можно дать передышку измученному войску. От Полтавы не так далеко до крымского хана, а также оттуда можно наладить связь и с Польшей.

— Вы находите, что Лещинский в силах помочь нам?

— Увы, нет, генерал. Но я надеюсь, что через Польшу к нам может прийти помощь из королевства.

— Но кого нам пришлёт королевство? Ведь мы уже исчерпали все людские резервы.

— Я знаю, генерал. В такой ситуации призовут стариков, ну и молодёжь.

Явился полковник и вызвал Пипера к королю. Последовав за адъютантом, граф на пороге обернулся и сказал негромко, чтоб слышал только Гилленкрок:

— Уверяю вас, зовёт для разговора о Польше.

— Господи, чего он ждёт от этого ничтожества, — отвечал генерал-квартирмейстер.

Под «ничтожеством» оба понимали короля Станислава Лещинского, разумеется, именуя его так в разговорах лишь между собой.

Пипер не ошибся, король начал разговор о Лещинском:

— Вы не находите, граф, что приспела пора Лещинскому наконец привести свою армию?

— Но, ваше величество, откуда ей у него взяться. Половина страны его не признает, а другая не подчиняется.

— Но, но, но, граф, я вам не советую отзываться так о моём союзнике.

— Ваше величество, я бы с радостью славил нашего союзника, если б от него была какая-то польза. А то ведь ничего, кроме хлопот и лишних расходов. Вместо того чтоб получить что-то от него, мы оставили ему шесть прекрасных полков, которые бы очень и очень пригодились нам здесь. У нас сейчас всего тридцать два полка осталось, ваше величество, дай то неполного комплекта, очень много больных.

— У вас всегда всё в мрачном свете, Пипер.

— Что делать, ваше величество, я обязан предупреждать вас об истинном положении в армии и стране.

— Вы бы лучше не предупреждали, граф, а требовали с королевства новых рекрутов в мою армию, амуниции, продовольствия.

— Но страна и так помогает нам из последних сил, ваше величество.

— Скоро, скоро королевство получит всё обратно. Царь опять просит у меня мира. Как вы думаете отчего?

— На каких условиях, ваше величество? — заинтересовался Пипер.

— Он просит оставить за ним всю Неву с Петербургом и Нотебургом или, как он переименовал его, Шлиссельбургом.

— Но это же неплохие условия, ваше величество. Почему бы не принять их, это было бы спасением для нас.

— Нет, нет, граф, это явилось бы позором для нас. Заключить невыгодный мир с почти поверженным противником!

— Ваше величество, царь далеко не повержен. Напротив, он усиливается.

— Если б усиливался, мира б не просил. А я, разбив его армию, отберу не только всю Прибалтику, но заставлю оплатить мне все расходы по войне. Это не менее тридцати миллионов золотых ефимков, граф.

«Господи, — подумал в отчаянье Пипер. — Откуда в нём столько самоуверенности? Неужели он настолько ослеплён своей славой, что не видит надвигающейся катастрофы?»

— Ваше величество, я как первый министр обязан сказать вам, что условия, предлагаемые царём, очень выгодны для нас. Не надо отвергать его предложение...

— Нет, нет, Пипер, я уже всё обдумал. Только драка. А в ней мы покажем себя.

— Я очень сожалею, ваше величество, — поклонился Пипер. — Позвольте мне удалиться?

— Но вы же не ответили, Пипер, на мой вопрос, звать ли мне Лещинского?

— Зовите, — сухо ответил граф, подумав: «Дозовётся ли?»

— Вот и всё, Пипер. Ступайте. А письмо я напишу с Густавом.

Заслышав своё имя, камергер Адлерфельд оторвался от тетради, в которую аккуратно заносил деяния и разговоры своего непобедимого кумира.

— Я к вашим услугам, ваше величество.

И Карл не случайно для написания письма Лещинскому выбрал именно камергера, он знал, что текст письма уйдёт не только в Польшу Лещинскому, но и останется в записях летописца его деяний Адаерфельда как письменный памятник — грядущим поколениям в назидание и пример.