Пётр взял тряпку, стал оттирать от смолы ладони.

— Идём, Палий. Заглянем только к конопатчикам.

Он широко шагал впереди. Палию приходилось поторапливаться. Они прошли к готовому почти кораблю, стоявшему на трёх рядах клетей, сложенных из чурок, и поднятому благодаря этому почти на человеческий рост от земли. Под днищем, стуча молотками, работали конопатчики, забивавшие в Щели паклю.

— Обожди тут, — сказал Пётр Палию, передал ему тряпку и, пригнувшись, вошёл под днище, придирчиво осматривая работу конопатчиков.

— А ну-ка, подь сюда, — позвал одного из них.

Тот подошёл, царь ткнул в щель днища.

— Вот тут переделаешь, здесь судно течь сразу даст.

— Хорошо, обермайстер, переделаю.

— Дай-ка, — царь забрал у работного молоток и нехитрый железный клин. — Идём, покажу.

Пётр подошёл к куче пакли, ловко захватил огромный пук и стал быстро свивать его в длинный ровный жгут.

— Вьёшь ровно, — объяснял он работному. — Творишь почти верёвкой, не страшись, что толст, зато войдёт туго. И вот так начинаешь забивать.

Пётр, изогнувшись почти навзничь, быстро стал заколачивать жгут в щель: тук-тук-тук, тук-тук-тук. Молоток в его руке бил ровно, словно дятел, жгут входил в щель заподлицо с днищем.

— Коли видишь, жгут к концу идёт, — учил Пётр, — наращивай его, не давай обрываться. Вот так. Ежели слабо входить стал, добавь пакли. Понял?

— Понял, господин обермайстер.

— Держи инструмент. И перебей там, где я указал.

Он подошёл почти к каждому конопатчику, понаблюдал за работой, что-то посоветовал, подсказал:

— На клин не смотри, не смотри. Зри на шов, на шов, дабы ровный был. А молоток сам клин найдёт.

Потом он вышел из-под днища, распрямился во весь рост, взял из рук Палия тряпку и опять стал оттирать въевшуюся в ладони смолу. И прежде чем уйти, наклонился, крикнул под днище работающим:

— Сегодня кончайте, завтра смолить будем.

— Хорошо, обермайстер, постараемся.

Они поднялись вверх по тропинке к царской избе. Денщик встретил Петра в радостной готовности исполнять приказания.

— Принеси, Павел, обед на две персоны, — приказал Пётр.

Они вошли в избу. Царь, сбросив рабочий кафтан, прошёл в угол за перегородку к умывальнику.

— Разбалакайся, Палий. Будем обедать.

Палий снял полушубок, осмотрел горницу, всё богатство которой было в куче чертежей, сложенных в углу и даже на столе.

— Ну как там Сибирь? — спросил Пётр, намыливая руки.

— Сибирь, государь, вельми богатый край. Зверья, лесу — тьма-тьмущая. Вот руки б туда хозяйские.

— Да, — вздохнул царь. — Вишь, чем у нас руки связаны, Палий. Шведа скоро год уж как по державе таскаем за собой. Тут флот строим, дабы султан к миру надёжней гнулся. Где тут до Сибири? А зело жаль, что богатство сие взять не можем. Жаль.

Денщик принёс две чашки с густым мясным супом, поставил на стол.

— Из котла? — спросил Пётр.

— Из котла, Пётр Лексеич, сам видел.

Они начали есть за одним столом — царь и бывший казачий полковник, возвращённый из ссылки, из Сибири.

— Небось сердце держишь на меня, Палий, за Сибирь?

— Не держу, государь. Теперь не держу.

— Ну, дай Бог забыть старое. Зело много ошибался я. Простить себе не могу. Как вспомню Кочубея, Искру, сердце кровью обольётся. Добро, хоть тебя в Сибирь законопатил, уцелел там.

— Спасибо, государь.

— За что? — горько усмехнулся Пётр.

— Что уцелеть позволил, а главное, к справедливости оборотился.

— Про Мазепу слыхал?

— Слыхал. Дорогой сказывали.

— Ну вот, разве я к нему справедлив был, без меры награждая и доверяя? Ведь и в этом был грех мой великий.

— А я и говорю, государь, что ныне ты к справедливости оборотился. Богу-то, говорят, угоднее не безгрешный, а раскаявшийся.

— Ну что ж, и на том спасибо, казак. Но что-то мы с тобой всё вкруг старого кружимся. Давай-ка о грядущем, Семён Филиппович. Как думаешь жить, воротясь? На покой али ещё куда?

— Мне нельзя на покой, государь.

— Что так-то?