Скала закрывает глаза. Спор из соседней землянки доносится к нему уже сквозь сон.

Да, они такие, как вы рассказывали, папа. Враг прошел по их стране, оставляя за собой выжженную землю, оттеснил их к самой Москве, кольцом блокады сжал Ленинград. И вот сейчас они, русские, гонят этого врага, как когда-то гнали Наполеона. Гонят, папа, и я вместе с ними. С ними, отец, а вы шли против них. Только сейчас я все понял, а когда-нибудь поймете и вы. Может быть, эта война уже открыла вам глаза. Я видел ее на Западе и на Востоке. Не пролилось бы столько крови, если бы нам не долбили постоянно, что советская власть падет после первого же удара. Так думали вы, отец, как я мог не верить в это? А что получилось? Чем могла бы кончиться эта война, не будь Советского Союза?

Каковы эти русские?.. Меня здесь считают героем. Он, мол, рисковал жизнью, чтобы не попасть в плен к нацистам. А я тут труса праздновал: занят был только собственными переживаниями. Из-за того, что мне не давали зеркала, капризничал, как мальчишка, у которого отняли игрушку. Сколько меня ни утешали, я упрямо твердил про себя: как только в руках у меня будет пистолет… Впрочем, нет, это было бы слишком трусливо. Просто в первом же воздушном бою отдам свою жизнь подороже. Несколько фашистов отправятся вместе со мной на тот свет, а я положу конец своим мучениям. Мне невыносимо отвращение, которое я вызываю у людей, нестерпимы удивление и ужас в их глазах.

Каждый вечер перед сном Иржи упивался картинами своего геройства. Как на экране, видел он эпизоды воздушного боя. Вот он налетает на сомкнутый строй вражеской эскадрильи — налетает с бесстрашием самоубийцы, с хладнокровием воздушного асса.

Во всем санатории не было пациента настойчивее Иржи. Он развивал силу рук и ног, укреплял, тренировал мышцы, одним словом, был неутомим. И когда на медосмотре врачи одобрительно кивали головами, он думал: вот еще один шаг к намеченной цели!

Он был прямо-таки одержимым — на прогулках в парке, в спортзале, за едой думал только об одном: я прославлюсь, может быть, даже получу орден посмертно, жена и сын поплачут о геройски погибшем отце и никогда не узнают, что у этого героя было страшное лицо мертвеца.

Палата Иржи находилась на втором этаже. На каждой площадке лестницы висели высокие зеркала. С мучительным удовольствием спускался он по лестнице, внимательно рассматривая в зеркале свою крепкую фигуру, спускался медленно, сантиметр за сантиметром. Так азартный игрок открывает карты; он видел вначале стройные ноги, затем тонкую талию, широкую грудь… взволнованно ждал, когда в зеркале покажется страшное лицо… Да разве это лицо! Палитра отвратительных красок — от мертвенно-серой до фиолетовой.

— Я убью тебя, убью! — грозил он чудовищной ненавистной маске и снова поднимался на свой этаж, чтобы еще и еще раз спуститься и прошептать исполненное ненависти: «Убью!» Вот какой это был герой!

На втором медосмотре он забыл в кабинете фуражку и, чтобы не мешать врачу, вернулся за ней по окончании приема. Девушка за большим столом складывала карточки историй болезни. Иржи заметил ее еще на первом осмотре: такую нельзя было не заметить. Иногда, правдиво описывая действительность, невозможно избежать банальных слов. Так было и с ним. «Ангельская красота», — подумал он и сейчас считал, что иначе выразиться было нельзя. Полудетское, полудевичье лицо, словно из прозрачного фарфора, волна русых волос такого прекрасного оттенка, что Иржи посчитал бы их верхом парикмахерского искусства, если бы они не находились в Советском Союзе во время войны. Она напоминала красотку из американских киноревю, которые Иржи видел до войны. Но он тотчас устыдился такого сравнения. Это не была умело сделанная мордочка, это была подлинная, поистине редкая природная красота. Он уставился на нее, смутился и забормотал извинения. «Я забыл тут фуражку…»

Не сказав ни слова, она с улыбкой указала на стул. Честное слово, в этот момент Иржи даже не вспомнил о своем лице и все же — непонятно почему — очень смутился, схватил фуражку и ретировался. За обедом он почти ничего не ел, не слышал, что ему говорили, и из памяти не выходила мучительная растерянность, которая овладела им при встрече с девушкой. «Почему именно сегодня? Почему не в прошлый раз, ведь уже тогда я заметил, как она хороша?» Правда, в тот раз она усердно записывала то, что ей диктовали врачи, а он был занят упражнениями, которые его заставляли делать. И все-таки почему именно сегодня Иржи охватило такое волнение? Оно было бы понятно, если бы он осознал свое уродство рядом с такой красотой. Но в тот момент — Иржи твердо помнил это — он думал только о ней, об этой девушке. Что же вызывало у него беспокойство? Девушка спокойно сидела в кресле около большого стола врачебной комиссии и улыбалась глазами ясными, как васильки в лучах полуденного солнца. Но ее кресло… большое темное кресло, резко отличавшееся от светлых стульев, стоявших вокруг стола! Это же не простое кресло, это… Сердце у Иржи мучительно сжалось. Он отложил ложку и побежал к Зинаиде Николаевне. Улыбка мелькнула на ее веснушчатом лице, когда он стремительно ворвался к ней, но, услышав его вопрос, Зиночка помрачнела, отвернулась и опустила голову.

Иржи вышел из комнаты. Ему все стало ясно: кресло, которое он вначале принял за обычное, было инвалидной коляской.

Он подстерег девушку у выхода из парка, совсем так, как когда-то они, гимназисты, поджидали девочек в парке родного городка. В горле у него пересохло, Иржи с трудом проглотил слюну. Вот наконец показалось безобразное сооружение на колесах, которое он вначале принял за простое кресло. Маленькие девичьи руки вращали колеса, уверенно направляя движение этой страшной коляски.

Он подошел.

— Давайте я повезу вас.

Васильковые глаза потемнели и заволоклись пеленой грусти, но тотчас же улыбка разогнала минутную печаль.

— Не надо, — сказала она, тряхнув светловолосой головкой. — Мне нужно привыкать самой…

Она слегка вздохнула, и Иржи устыдился, поняв, что она хотела сказать: «Будь у меня ноги, как у вас…»

В тот день он долго, внимательно и без отвращения смотрел в зеркало на свое лицо. Мысль о «геройской смерти» потускнела.

То, чего не достиг своей воркотней Петр Васильевич, своими утешениями Верочка, своей простецкой мудростью Васька, — достигла без единого слова эта безногая девушка. Ненужная, бесполезная жизнь обрела новый смысл, в третий раз на его пути появилась женщина. Спуск по лестнице мимо зеркал перестал быть для Иржи пыткой. Он уже не шептал угрожающе: «Убью!», он отвык глядеть на свое лицо, его больше интересовало, хорошо ли заправлена гимнастерка, как он выглядит в общем, весь — от носков до воротничка. Он научился не видеть того, что было выше.