Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
вернуться

Первомайский Леонид Соломонович
Шрифт:

ПОГАСНЕТ ЦВЕТ АПРЕЛЯ

Погаснет цвет апреля, и отшумит весна, и будет лето зелено и глубь ясна. В ту глубь заглянет осень и загрустит сама, и под гуденье сосен придет зима. И нет тем дням покою: весной сойдет снежок, откроется с тропою след чьих-то ног. И вновь цветут черешни и зеленеет луг… День нынешний, вчерашний — извечный круг. И я в том круге с вами душою молодой: спадаю, поднимаюсь с днепровскою водой. 1930

ПОДОЛ

Созвездье Треугольника слетело на шири вод, на сумрак мостовой, на темноту низины луговой,— и взгорье удивленно онемело. На плесах парусов перо бледнело; звук в лунном свете падал сам не свой; в монистах огневых над синевой моста громада, как мечта, светлела. И подивился Володимир-князь, увидев с кручи световую вязь: «Как чудны озаренные просторы! Мне эта высота нужна едва ль, померк мой крест, и потемнели горы…» — И двинулся в неведомую даль. 1930

ЧУДО

Все — удушавший воздух, камень хмурый — исчезло, словно мой кошмарный сон… Ветвистых кленов юный батальон высоко расстилает шевелюры. Дубы бегут с горы, как буйны туры… Пообочь сосны — целый храм колонн (а на небе полоской — синий лен, и чуть мерцают золотом бордюры). Вдруг смоляной шатер небес пробит: какой размах! И Днепр, как змей, блестит, на горизонте Междугорье встало… Под ним долина в дымке, как ладонь… А над мостом созвездье засверкало — и занялся Подол. Огонь, огонь, огонь… 1930

ЧЕРНИГОВ

Чернигове, за смелого Мстислава на Севере вступал ты в шумный спор, тягаясь славой с градом Ярослава,— во мгле веков заглох тот разговор. Когда ж Разор надвинулся кроваво и бурный Киев дал врагу отпор, ты, господине — тягостный позор! — в монастырях попрятался лукаво. А ныне ты над тихою Десною сияешь златом княжьих куполов, садов укрывшись зеленью резною. Теперь уже не устремишься к бою, с литвином к смертной брани не готов: Могила Черная довлеет над тобою? 1930

НА ХОРТИЦЕ

Тут сечь была, вели гульбу майданы, казацкие дымились курени, тут спорили с серьмягами жупаны, и пели песни гордые они. А ныне все укрыли баклажаны, картошка, огурцы, где ни взгляни, деды лишь да могильные курганы припоминают канувшие дни. Смотри на север: там стальные своды легко коснулись голубых небес и рассекла стена живые воды. А на горе вздымаются заводы. То новый дух степей, то Днепрогэс, то грозный властелин природы. 1930

ГОРОД ГРЯДУЩЕГО

Круги, прямоугольники, квадраты; среди бетона, стали и стекла радиомузыка и автоматы, а надо всем — победный знак числа. Везде сады. Убранства их богаты, и переливчато роса в траве легла, с небес лазурных заревом заката свисает золотисто мушмула. Тут все — одна семья, где не слыхали угрюмых слов: застенок, плаха, кат, где радости труда, а не печали, предательства кинжал не обнажали, где каждый равен — среди братьев брат, а силу власти — разуму отдали. 1930

«Вставай на путь суровый и негладкий…»

Вставай на путь суровый и негладкий, не спотыкайся, не гляди назад. Уже ноябрь холодный, хмурый, хваткий с берез, с дубов сорвал скупой наряд. Стальною дымкой затянуло дали, и сквозь нее столбы дымов встают. И не желтеют мальвы там в печали, а труд и песня в пламени цветут. Круши скалу традиций вековую, прах несвободной жизни отряхни. Кто выпил чашу пенную, хмельную, тому уж нет пути в былые дни. 1930

«Спустившись в глуби, в сумраке печальном…»

Спустившись в глуби, в сумраке печальном шахтер привычно, как подземный гном, в породе горной движется с кайлом, руду ли, уголь рубит в штреке дальном. Не сном химерным, вымыслом астральным,— а в домн огне, в Гольфстриме золотом руда легко расплавится, потом железом станет в гимне триумфальном. Поэт, не бойся жизни глубины, бросайся в будней шум из тишины, и ты добудешь драгоценный камень. Грани, шлифуй свой радужный опал, вложи всю душу — пусть играет пламень для всех людей — вот высший идеал. 1930