Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
вернуться

Первомайский Леонид Соломонович
Шрифт:

«День холодный, хмурь и сон…»

День холодный, хмурь и сон. Не шумит шумливый клен. Взгляд весны, а в нем печаль. Лес во тьме, немая даль. Сумрак юного чела Тень летящего орла. Чем сильнее ты дохнешь, Тем нежнее обовьешь. На тропинках потайных Буду я у ног твоих. Мак зашепчет: день люблю. Я откликнусь: мир люблю. О, повей же, ветровей, Молодым огнем овей. Милый взор, в такие дни Оживи, воспламени.

«Ночь голубая…»

Ночь голубая В сонном тепле. Ночь засыпает В липовой мгле. Темной аллеей, Смутный, иду. Дух тополиный Веет в саду. Месяц подернут Дымом седым. Зверь в человеке Сгинет, как дым. Землю украсят Иные сады. Новых существ Мы увидим следы. Будет им внятен Шелест реки. С тюрем они Посрывают замки. Дух тополиный В теплой дали Им перескажет Повесть земли. Темной аллеей, Смутный, иду. Дух тополиный Веет в саду.

«Утро снимает…»

Утро снимает Тонкие ткани тумана. Пахнет черешней, Белой черешней. К самому дому Вьется садами дорога. Как же глаза твои Юно светились! Иду садами, А память полна тобою. Пахнет черешней, Белой черешней.

«Настанет печальный мой день…»

Настанет печальный мой день — Отлечу, отключусь от костра бытия, Что взметнулся так рьяно, Так чудесно раскрыл Свой порывистый, чистый огонь. Для меня ты погаснешь, Мир пристрастный, прекрасный, Ненаглядный мой мир. Бурнопламенный и пьянящий. Не буду я листиком с древа, Травинкой, лишенною слова, А буду как сонный гранит Над ропотом вод беспокойных, Замкнусь я в молчании тяжком. Сольюсь с несказанною мыслью В великом, во всем… Буду как сонный гранит.

«Одна Марийкою звалась, другая Стефкой…»

Одна Марийкою звалась, другая Стефкой, Как островок горошка голубого На житном поле, так цвели они, Девичьи дни свои перемежая Печальной песней Украины. И вот я вновь в родном селе. Село мое, что сделалось с тобою? Померкло ты, завяло, помрачнело. Лежишь в яру, осенняя листва Тебя, как гроб забытый, засыпает. Марийки нет. Нет темной сини глаз, И нежности девичьего чела, Простой косынкой оттененной, и жестов быстрых, сильных и упругих, — Погасло все и скрылось под землею. А Стефку видел я. Бледна, увяла. Она держала у груди младенца И говорила: «Гляну на него — А он такой румяный, как калина. Иль это так Господь ему дает? Ведь послезавтра будет ровно месяц, Как в доме нашем нет ни корки хлеба». Заплакала, склонилась над младенцем.

«Дол вечерний скрылся в дымке робкой…»

Дол вечерний скрылся в дымке робкой. Иней занавешивал сады. От источника тенистой тропкой Ты спускалась с кружкою воды. Потянулся я к тебе, подружке. Видел взгляд твой сумрачно-немой. Сломанным лучом светился в кружке Невидимкой месяц молодой.

«Голубыми глазами…»

Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя. Нет того необъятного сада, Что клонился-шумел до меня, И порубаны вербы, — досада, Сестры берега давнего дня. Нет того необъятного сада, И в развалинах дом мой родной, И заря не играет багряно Над отцветшею старой стрехой. И в заречных просторах забыто, Как звалась родная семья, Знать, и камень разбит одинокий Там, где матерь рыдала моя. Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя.

СОЛНЦЕ

Идут верхи дерев За отсветом к восходу. Шумят верхи дерев На лето, на погоду. Гляжу, как юный лев На стежку перед хатой Ложится, раздобрев, Так сановито-сыто, И лапою мохнатой Он упирается о плиты. Цветут верхи кустов И смотрят за ограду, Идут ряды кустов Уверенно по саду. Я двери распахнул И вижу — от порога Из темени дорога На светлую примету Выходит, дело к лету, И веет запахами стога. 1929

УГОЛЬЩИК

Он в угле весь, распродан уголь весь, Поужинал, купив вина и хлеба, И прикорнул он на возке дощатом, Конь терпеливый посмотрел безмолвно И ну бурьян пощипывать пожухлый. Поедет в полночь. Далека дорога. Низина, темень, камыши, туманы, И ребра белые горбов песчаных, И в отдаленье конопляный дух, И ночь, и одиночество безбрежны. К рассвету переедет через греблю, Потом он въедет в узкий переулок, Застоянную всколыхнув теплынь — И конь заржет, и загремит задвижка, Послышится с порога: «Это ты?» 1928

«Когда ты была со мною, лада моя…»

Когда ты была со мною, лада моя, Был тогда истинный лад, Как солнечный сад, А теперь раскололся мир, лада моя. Встала меж нами разрыв-трава, Разрыв-трава высоко растет, Разорвала ночи и дни. Сперва они были что крылья ласточки: Верх черный, низ белый, а крыло одно. Теперь они что расколотый камень — Колят и ранят, лада моя. Трудно нести мне времени бремя, Тоска разрывает мысли мои, Как буря, швыряется снегом. Одна снежинка падет на лед, И ветер гонит ее в далекость, Другая ложится на берегу В кованый след копытный, Разбивается третья о сук. Трудно нести мне времени бремя. Я знаю: все умирает. Цветок в поле. Дерево в лесу. Ребенок в городе. Все умирает, лада моя. Не в одни двери вводит нас вечер, Не в одном окне мы приветствуем утро, И забыл сотворить я сказку. Пристально я смотрю, А вижу только видимое, Только возможное, ой, лада моя.