— Видите ли, — продолжал он, полемизируя непонятно с кем (неужели со мной? Да ведь я как будто ничего ему не сказал; а вдруг…) — Вот и учиться вас, комсомольцев, направляют другие… самим вам, очевидно, и в голову бы не пришло — учиться… наука так и осталась бы для вас terra incognita…[11]

— Предположим, не для всех, товарищ доцент, — услышал я свой голос; о, наконец-то! — Обобщения всегда в какой-то мере хромают.

— Бывают и исключения, мой друг. Я говорю о правиле.

— О каком правиле? — Шапкус посмотрел на Марго — будто она была виновата в моем упрямстве. — Что за правило, мой мальчик? Какие, скажем, мотивы привели в университет вас?

— Покамест я еще…

— Ну, на курсы?

— По-моему, желание учиться.

— И только?

— Это так понятно, что разъяснять это…

— Беречь слова, мальчик, похвальное дело, но сейчас, когда я спрашиваю…

— Хочется узнать кое-что…

— Вертится ли Земля? — Шапкус оживился. — Круглая ли она?

— Нет, — ответил я. — Хочется узнать, в какую сторону она вертится… И почему вертится — тоже, — продолжал я. — Это чертовски важно знать — почему.

— Но это слишком высокие материи, мой милый мальчик. — Шапкус отпрянул. — За пределами обсуждаемых нами ценностей. А для бедных литераторов… — он беспомощно развел руками.

— Для меня, товарищ доцент, все это очень важно. Даже этот вечер.

— Вечер?

— Да. И ваши речи.

— Ну, знаете… — Шапкус насмешливо склонил голову набок. — Вы с нашим профессором — два сапога пара… Да, да, с профессором Вимбутасом…

— Оставьте папу в покое, — поспешно проговорила Марго и наморщила лоб; это ей не шло.

— Слушаюсь, покорно слушаюсь… — Шапкус виновато вздохнул и обежал взглядом весь стол. Да, да! Не забывайте, милейший Шапкус, вы всего лишь преподаватель, но это ничего не значит, хоть вы и старший преподаватель, все равно кое-кто на ваше место… Хотя бы будущий муж науки Ионас Грикштас… милостью достопочтенного профессора… и всяческими протекциями… — он зыркнул на меня глазами, потом на Марго.

— Давайте не будем о Грикштасе тоже, — Марго потупилась.

— Уж не оттого ли, что ты с его женушкой, с этой белокурой принцессой… водишься…

— Нет, — улыбнулась Марго. — Просто это не относится к нашей теме, доцент Шапкус. Вы, насколько мне известно, человек четких воззрений, целенаправленный.

— Ух, Маргарита, бесценная ты моя! — Шапкус прижал к груди свою желтоватую ладонь в тонких синих жилках. — Мы же просто созданы друг для друга… А если шутки в сторону, мой милый мальчик, — он снова обрел серьезный тон, нахмурил свой плоский лоб, — то неужели вы полагаете, что у нас, у старших, никогда не возникало желания узнать: почему? И мы были в вашем возрасте… — он вздохнул. — И тоже расправляли крылья для высокого полета…

— А теперь… — протянула Марго деланно-печальным голосом.

— …Теперь мы уже знаем, что на подобные вопросы никто и никогда не ответит… Корни иррационального не в мистике и не в агностицизме, как пытается кое-кто доказать, — они уходят в самый строй вещей, а при нашем практическом мышлении он всегда будет выглядеть в той или иной мере алогичным. И посему ответить на вопрос почему даже люди, нюхнувшие философии и психопедагогики…

— Я и не жду ответа, — невольно махнул я рукой. — Я сам ищу его.

— Сам? Бога — сам? Логоса?

— Я атеист, товарищ доцент, — улыбнулся я, чувствуя, что Шапкус, увы и ах, вовсе не так силен в этом споре, как хочет казаться, — хоть он и нюхнул философии или этой, как ее, психопедагогики. — И не верю ни во что готовое. Ни в бога, ни в черта, ни в их детей. Я до всего должен дойти свои умом, во всем удостовериться сам.

Шапкус порывался еще что-то возразить, но лишь скривил губы и умолк, вытирая ладонью свой плоский, взмокший лоб, напоминающий треснувший пополам бурый лист; я ликовал. Впервые за весь сегодняшний вечер я ощутил, что могу занять какое-то место в этом новом мире, куда привела меня судьба, и если она будет хотя бы мало-мальски благосклонна ко мне…

Но и Шапкус уже воспрянул.

— Вы еще так молоды, мой милый мальчик, — проговорил он, внимательно глядя на меня. — И критерии у вас сомнительные… Их еще должна будет проверить история.

— Она уже сказала свое слово.

— То, что было, — только прелюдия. А сама симфония… аллегро и модерато, уважаемый… вся та музыка…

— Сыграем ее, товарищ доцент, полностью!

— А ноты? Где они, уважаемый?

— Напишем!

— Вы-то?

— Напишем.

Марго, как я заметил, улыбнулась и ободряюще подмигнула мне; на лице ее снова появилось выражение отзывчивого внимания, хотя в разговор она не вступала, а лишь слушала; может, ей нравилось, что я так свободно разговариваю с доцентом, который, надо полагать, немало крови попортил студентам; я делал вид, что это не стоит мне никакого труда. И верно! Для нее Шапкус и доцент, и как будто друг дома, а что касается меня… Ни сват ни брат — преподавать он мне не будет, и вижу я его, может, в первый и последний раз.