Первая большая битва была под Лаояном в середине августа 1904 года и продолжалась 5 дней. Мой химический служитель Нил Орлов, взятый из лаборатории на войну, служил фейерверкером в артиллерийской бригаде, участвовавшей в сражении при Лаояне. По возвращении с войны он рассказывал мне, что мы под Лаояном одержали победу, и японцы должны были отступать, их артиллерия уже прекратила стрельбу, как вдруг был получен приказ отступать. Возмущение в армии было громадное, и ген. Куропаткин потерял свой авторитет. Как известно, наш левый фланг стала обходить дивизия Куроки и находящаяся на этом фланге дивизия ген. Н. А. Орлова, составленная из резервистов, не выдержала наступления японцев и бросилась бежать. Прозванные «орловскими рысаками», они так напугали командующего армией, что он, не с’умев парировать удара частями из общего резерва, дал приказ об отступении всей армии. Здесь сказалась полная несостоятельность Куропаткина, и он подлежал немедленному устранению с поста командующего; но он продолжал оставаться на своем посту до сражения под Мукденом, где в начале 1905 году еще более убедительно показал свою неспособность командовать армией, сделав такие ошибки, за которые офицер был бы немедленно исключен из Военной Академии.

В декабре 1904 года я был произведен в полковники. Я упоминаю об этом факте потому, что он имеет общий интерес: меня и многих артиллеристов, кончивших Артиллерийскую Академию и служивших в технических заведениях, при переводе в гвардейскую артиллерию в 1896 году сильно обидели, поставив по производству значительно ниже тех из наших товарищей, которые вышли одновременно с нами из Артиллерийского Училища непосредственно в строй в Гвардейскую Артиллерию, но не проходили курса Академии9). После ухода министра Ванновского, который сделал эту несправедливость, я и многие другие (около 40 человек) решили подать по начальству рапорты о восстановлении нарушенного права. Я написал рапорт не очень длинный, но меткий, который бил прямо в глаз, доказывая всю несуразность постановки меня по производству наряду с офицерами на несколько выпусков моложе меня и бывшими даже моими учениками. Другие более обстоятельные рапорты были поданы М. И. Петранди и А. А. Певцовым. Когда наши рапорты дошли до Главного Штаба, то военный министр приказал рассмотреть это дело члену Военного Совета, престарелому генералу Зайцеву. Рассмотрев наши дела, он обратил внимание на рапорты: мой, Певцова и Петранди и вызвал нас к себе, чтобы мы устно и правдиво изложили ему наши претензии. Отостался очень доволен нашими объяснениями и просил Певцова и Петранди помочь ему в этом деле, в случае нужды добывать ему необходимые справки и т. д. Оба они оказали громадную услугу в проведении этого дела, и не только начиняли генерала всякими ценными указаниями, но даже ухаживали за генералом, когда он заболел (он был вдовцом), приглашали доктора и доставляли лекарства. Общественное мнение в военных кругах было также хорошо подготовлено и составленный ген. Зайцевым список по старшинству был утвержден Военным Советом; военный министр приказал составить Высочайший приказ к б-му декабря 1904 грда (день именин Государя) о производстве нас в полковники с различными годами старшинства, что и было утверждено Государем.

Наша радость от выигранного нашего личного дела омрачилась плохими вестями с войны. Отрезанный от армии ПортАртур доживал последние дни. Несмотря на геройскую защиту, крепость не могла более выдерживать осаду, так как гарнизон и жители уже не имели ни боевых, ни жизненных припасов, и болезни от недоедания выводили из строя многих бойцов. Порт-Артур выдерживал осаду, несмотря на то, что был совершенно не подготовлен к ней, в течении около 10 месяцев. Это долгое сопротивление было организовано ген. Кондратенко. Он был в полном смысле героем, любимцем всего гарнизона, всецело руководителем обороны, и история не должна забывать этого выдающегося военного вождя, имя которого пользовалось большим уважением среди японцев. Когда в декабре ген. Кондратенко был убит, то дух гарнизона сразу упал, и начальник крепости ген. Стессель в скором времени (20 декабря) сдал ее японцам. Так закончилась славная защита этой неприступной крепости, занятие которой принесло так много несчастий нашей стране.

В Петербурге после падения Порт-Артура мало верили в благополучное окончание войны.

В конце года мне было дано поручение от начальника Главного Артиллерийского Управления ген. Альтфатера выработать метод очистки грязного меленита (пикриновой кислоты), которого накопилось около 7000 пудов (более 110 тонн) и который был совершенно непригоден для снарядов. Завод взрывчатых веществ не мог придумать способа его очистки, и потому прежде, чем уничтожить это дорогое взрывчатое вещество (около 35 руб. за пуд), было предложено обратиться ко мне. Установив в своей лаборатории, какие примеси находятся в этом продукте, я выработал метод очистки меленита и предложил заводоуправлению применить его на практике под моим наблюдением. Эта очистка была произведена на Охтенском заводе взрывчатых веществ военным инженером-технологом кап. В. Михайловым, моим учеником, под моим непосредственным наблюдением, и мы с ничтожными потерями при обработке и в короткий срок из грязного меленита получили продукт, удовлетворяющий всем требованиям для этого типа взрывчатого вещества. За эту работу мы получили Высочайшую награду вне очереди: я — Владимира 4-й степени, а Михайлов — орден св. Станислава 2-й степени. В Высочайшей грамоте на мое имя было написано, что орден дается «за очистку меленита».

*

**

. 1905 год начался беспорядками и забастовками на заводах,

изготовляющих военное снаряжение. Несомненно, что среди рабочих шла агитация, чтобы их побудить выразись протест против существующего самодержавного строя, причем агитаторы пользовались тем обстоятельством, что страна находится в состоянии войны, да при том еще неудачной. Среди агитаторов несомненно были подосланые Охранным Отделением агенты-провокаторы, которые должны были быть в курсе настроений в рабочей среде. Кроме того на горизонте появился священник Гапон, — загадочная личность, который поставил себе задачей об’единить рабочих, выработать известные лозунги и с ними отправиться к царю в Зимний Дворец, чтобы через делегатов подать просьбу о желаемых реформах. Тогдашний градоначальник, ген. Фулон, и министр внутренних дел Святополк-Мирский были предуведомлены о предполагавшемся движении рабочих масс утром 9-го (22-го) января к Зимнему Дворцу, но меры, принятые ими, совершенно не отвечали обстановке. В середине дня площадь перед Зимним Дворцом была запружена десятками тысяч рабочих.

Не зная ничего о предполагавшейся демонстрации рабочих, утром 9-го января, в воскресенье, я поехал верхом на острова на свою обычную прогулку. Когда я возвращался домой в Академию, то на Дворянской улице на Петроградской стороне попал между эскадроном драгун и толпой рабочих, шедших с Выборгской стороны к Зимнему Дворцу. Когда драгуны атаковали толпу рабочих, чтобы ее рассеять, то моя лошадь также пустилась вскач, и мне лишь с большим трудом удалось свернуть в боковую улицу: иначе я попал бы в толпу рабочих.

Полицейские и воинские части, после попыток уговорить рабочих разойтись, в разных частях города пускали в ход оружие, — и притом так безобразно, что в результате побоища было насчитано более 1000 убитых. Так закончилась попытка сближения рабочих с царем, — попытка, которая привела как раз к обратному результату: к еще большему их озлоблению и против царя, и против правительства. Если бы царь вышел на терассу Зимнего Дворца*) и принял бы депутацию, то его престиж поднялся бы высоко, и народ почувствовал бы, что единение царя с народом существует реально, а не на бумаге.

Революционные настроения в стране после этого события стали охватывать все большие круги населения; они росли с тем большей быстротой, что политика правительства отличалась полной неопределенностью и менялась иногда очень резко в зависимости от случайных событий.

Когда в середине 1904 года всесильный и реакционный министр внутренних дел фон Плеве, главный вдохновитель царя, толкнувший его на войну с Японией, был убит Сазоновым, бросившим бомбу в его карету около Варшавского вокзала, то царь назначил на его место Святополк-Мирского, который тотчас же по вступлению в исполнение своих обязанностей повел довольно либеральную политику, совешённо отличную от политики Плеве. Даже убийца последнего, социалист-революционер Сазонов, не был расстрелян, а сослан на каторгу. Все были удивлены назначением Святополк-Мирского, — в особенности после его интервью, не помню с кем, когда он произнес крылатое слово о необходимости «доверия» к обществу. Многие либеральные круги использовали этот момент, чтобы поднять агитацию в пользу необходимых реформ нашего государственного законодательства и прежде всего в пользу введения у нас представительного строя.