Русский узел. Стихотворения и поэмы
вернуться

Кузнецов Юрий Поликарпович
Шрифт:

«Его повесили враги…»

Его повесили враги На уцелевшей ветви. И память стерли как могли, Что был такой на свете. Не знали люди ничего. Но лист кружился рядом И говорил: — Я знал его, Он был мне сводным братом. 1972

Мать, глядящая в одну точку

В упор только раз и взглянула На этой проклятой войне. — Жена комиссара? — и дуло Ее пригвоздило к стене. В одну только точку глядела. Давно этот ужас исчез. И память давно побледнела, И черные списки эсэс. Но видеть и слышать не хочет, Пустыми глазами глядит — Война перед нею стоит В невидимо сжавшейся точке, И взрыв эта точка сулит. 1972

Цветы

Зачем цветы под этим небом, Когда они не пахнут хлебом? После дождя полны водой Лиловой, желтой, голубой Или туманною прохладой Стоят, как дымка за оградой. Явление необъяснимо, Взгляни, порадуйся — и мимо! Туман. Но дунет с моря ветер, И словно стих в тебе возник. И вспышки красные гвоздик Темны на бледном полусвете. Через толпу наискосок, Как искра, пробежит листок. Вниманья знак? Души привет?.. Благоухает, гаснет след. Переживает звездный час Души безумие и мода И ледяная лжеприрода Числа, бетона и пластмасс. И полевой ромашки цвет Не скажет сердцу «да» иль «нет». Но аромата на поляне Сквозит невидное сиянье. Жар мать-и-мачехи блестит И мелко воздух золотит. И золотится эта ветка В объемной мысли человека. И обернулись тишиной Души сомненья и тревоги. Я шел. Травой пропахли ноги И стали, собственно, травой. Легко, свободно было там, Где я читал стихи цветам. Чернела брошенная лодка, Светила в лилию луна. Я был один, и жизнь одна. Душа смеялась беззаботно. О ночь фиалки и сверчка, Ночь аромата и смычка! Пронижет облаком меня Фиалки нежное дыханье. Любимой женщины дыханье Пронижет молнией меня. Цветы исполнены свободы, Как простодушные народы. Я видел в пламени и дыме Людей, которых больше нет. Летали пули между ними И собирали жизни цвет. Бил пулемет издалека — Из голубого василька. Прошел с огнем наперевес По эдельвейсам — «Эдельвейс». Я видел мертвые кусты, Восстали поздние цветы. Не плачь, родимая, о сыне! К нему пути не отыскать. Цветы — нашли его в долине, Цветы нашли… утешься, мать. А блеск цветов стоит на листьях И на далеких детских лицах. Цветы любви, цветы бессмертья, Цветы железного столетья, Я наугад раскрыл ваш том, Он ни о чем — и обо всем. 1972

Отец космонавта

Вы не стойте над ним, вы не стойте над ним, ради бога! Вы оставьте его с недопитым стаканом своим. Он допьет и уйдет, топнет оземь: — Ты кто? — Я дорога, Тут монголы промчались — никто не вернулся живым. — О, не надо, — он скажет, — не надо о старой печали! Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Не его ли следы на тебе эту пыль разметали? — Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем. На родном пепелище, где угли еще не остыли, Образ женской печали возникнет как тень перед ним. — Я ходил на дорогу, — он скажет, — а в доме гостили… — Ни французы, ни немцы — никто не вернулся живым. — О, не надо, — он скажет, — не надо. Есть плата дороже. Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Ты делила с ним стол и ночей сокровенное ложе… — Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем. Где же сына искать, ты ответь ему, Спасская башня! О медлительный звон! О торжественно-дивный язык! На великой Руси были, были сыны бесшабашней, Были, были отцы безутешней, чем этот старик. Этот скорбный старик не к стене ли Кремля обратился, Где пропавшего сына начертано имя огнем: — Ты скажи, неужели он в этих стенах заблудился? — Он пошел поперек, ничего я не знаю о нем. Где же сына искать, где искать, ты ответь ему, небо! Провались, но ответь, но ответь ему, свод голубой, — И звезда, под которой мы страждем любови и хлеба, Да, звезда, под которой проходит и смерть и любовь! — О, не надо, — он скажет, — не надо о смерти постылой! Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Ты светила ему, ты ему с колыбели светила… — Он прошел сквозь меня, ничего я не знаю о нем. 1972

Баллада об ушедшем

Среди стен бесконечной страны Заблудились четыре стены. А среди четырех заблудился Тот, который ушедшим родился. Он лежал и глядел на обои, Вспоминая лицо дорогое. И потеки минувших дождей На стене превратились в людей. Человек в человеке толпится, За стеною стена шевелится. — Дорогое лицо, отпусти! Дай познать роковые пути. Невозможные стены и дали Не такой головой пробивали… — Так сказал и во тьме растворился Тот, который ушедшим родился. Он пошел по глухим пропастям, Только стены бегут по пятам, Только ветер свистит сумасшедший: — Не споткнись о песчинку, ушедший! 1973

Чужая страсть

Зеленая птица свистит за окном, Ты крошишь ей хлеб на блюде. Зеленая птица хлеба не ест, А рвет твои белые груди. И долго ты ловишь пропавший свист Своим онемелым телом. И зеленеет твое кольцо На безымянном белом. 1973

Склон

— Вершина духа знает склон! — Так говорил мне снежный ком И отягченный сединой Поэт, идущий из пивной. — Ты на пути не становись, Когда душа катится вниз. 1973

«Только выйду на берег крутой…»

Только выйду на берег крутой, А навстречу волна перегара. Это Горский, мой друг золотой, Потускневшая тень Краснодара. Он рубаху рванет на груди, Выставляя костлявые мощи: — Все, мой друг, позади, позади: И душа, и опавшие рощи. На закате грусти не грусти — Ни княжны, ни коня вороного. И свистит не синица в горсти, А дыра от гвоздя мирового. — Уж такой мы народ, — говорю, — Что свистят наши крестные муки… Эй, бутылку и дверь на каюк Да поставить небесные звуки! Жизнь прошла, а до нас не дошла, А быть может, она только снится. Наше море сгорело дотла, Но летает все та же синица… 1973

«Ты чужие слова повторяла…»

Ты чужие слова повторяла, И носила чужое кольцо, И чужими огнями мигала, И глядела в чужое лицо. Я пришел — и моими глазами Ты на землю посмотришь теперь, И заплачешь моими слезами; И пощады не будет тебе. 1973

«Орлиное перо, упавшее с небес…»

Орлиное перо, упавшее с небес, Однажды мне вручил прохожий или бес. — Пиши! — он так сказал и подмигнул хитро. — Да осенит тебя орлиное перо. Отмеченный случайной высотой, Мой дух восстал над общей суетой. Но горный лед мне сердце тяжелит. Душа мятется, а рука парит. 1974

«Ночь уходит. Равнина пуста…»

Ночь уходит. Равнина пуста От заветной звезды до куста. Рассекает пустыни и выси Серебристая трещина мысли. В зернах камня, в слоистой слюде Я иду, как пешком по воде. А наружного дерева свод То зеленым, то белым плывет. Как в луче распыленного света, В человеке роится планета. И ему в бесконечной судьбе Путь открыт в никуда и к себе. 1974