Русский узел. Стихотворения и поэмы
вернуться

Кузнецов Юрий Поликарпович
Шрифт:

Бочка

То не во поле выросла кочка, То не туча гремит за бугром, — То пустая катается бочка, Блещет обруч небесным огнем. Заливаются псы бестолково, Западают следы глубоко. Отмечает бывалое слово: — Пустота, а слыхать далеко! Гул стоит за березовой чащей И уходит в заморский конец. Говорят, в этой бочке гремящей Обитает великий мудрец. Он устал от ползучих сомнений, Он не помнит родства своего. И несутся светила и тени Перед оком недвижным его. 1977

Столб

Люди шли в одну сторону света, Я скакал во все стороны света. Вырос огненный столб на пути, Ни проехать его, ни пройти. Я рублями хотел откупиться, Кренделями хотел отманиться, Об него, изгоняя свербежь, Расчесал себе спину — и что ж! Ни нагайка, ни пройденный путь Не смогли даже тень пошатнуть. Я коня разогнал от заката И вскочил в этот столб без возврата. И увидел я призрак коня, А на нем мою тень — без меня. Столб струился тенями из мрака, Но услышал я вопли: — Однако!.. 1977

Двуединство

В тени летящего орла Сова ночная ожила И полетела, как подруга, В плену возвышенного круга. Орел парил. Она блуждала, Не видя в воздухе ни зги. И, ненавидя, повторяла Его могучие круги. 1977

Распутье

Поманила молодость и скрылась. Ночь прозрачна, дума тяжела. И звезда на запад покатилась, Даль через дорогу перешла. Не шумите, редкие деревья, Ни на этом свете, ни на том. Не горите, млечные кочевья И мосты, — между добром и злом. Через дом прошла разрыв-дорога, Купол неба треснул до земли. На распутье я не вижу бога. Славу или пыль метет вдали? Что хочу от сущего пространства? Что стою среди его теснин? Все равно на свете не остаться. Я пришел и ухожу — один. Прошумели редкие деревья И на этом свете, и на том. Догорели млечные кочевья И мосты — между добром и злом. 1977

Черный подсолнух

Он пророс из глухого колодца. Но однажды глубокая мгла, Затмевая высокое солнце, На цветущий подсолнух легла. Цвет померк. В небесах ослепленных Вместо солнца возникло пятно. От него отвернулся подсолнух. Поле пусто, сомненье темно. Он не поднял потухшего взгляда На сиянье свободных небес. Оскверненной святыни не надо! Ждал он ночи… И ночью воскрес. Мертвым светом его охватило, Он уже не внимал ничему. Только видел ночное светило, Присягая на верность ему. 1977

«Мне снились ноздри!..»

Мне снились ноздри! Тысячи ноздрей Стояли низко над душой моей. Они затмили солнце и луну. Что занесло их в нашу сторону? Иль от лица бежали своего?.. — Мы чуем кровь! Мы чуем кровь его! — Раздался вопль чужого бытия… И пролилась на волю кровь моя. 1977

«На темном склоне медлю, засыпая…»

На темном склоне медлю, засыпая, Открыт всему, не помня ничего. Я как бы сплю — и лошадь голубая Встает у изголовья моего. Покорно клонит выю голубую, Копытом бьет, во лбу блестит огонь. Небесный блеск и гриву проливную Я намотал на крепкую ладонь. А в стороне, земли не узнавая, Поет любовь последняя моя. Слова зовут и гаснут изнывая И вновь звучат из бездны бытия. 1977

«Я пил из черепа отца…»

Я пил из черепа отца За правду на земле, За сказку русского лица И верный путь во мгле. Вставали солнце и луна И чокались со мной. И повторял я имена, Забытые землей. 1977

Семейная вечеря

Как только созреет широкая нива И красное солнце смолкает лениво За темным холмом, Седая старуха — великая мати — Одна среди мира в натопленной хате Сидит за столом. — Пора вечерять, мои милые дети! — Она поминает о сыне-поэте, О дочке-вдове, О светлом супруге, безвестно убитом, О позднем младенце, бесследно зарытом В кремень-мураве. Рассвет наплывает по правую руку. Закат наплывает по левую руку — И слушают ночь. И вот, потрясая могильные камни, Приходят живые: поэт — с облаками И горькая дочь. Неполная смерть поднимает из праха Истлевшие кости… Солдатская бляха Блестит на одном. Пришельцы глядят на пустые стаканы, Садятся за стол и сквозят, как туманы, Меж ночью и днем. — Не хлебом единым, — сказала старуха. И каждому мерит от чистого духа И мира сего: Огонь для солдата, лазурь для поэта, Росу для вдовы, молоко для последа. Себе — ничего. Но вот огляделся, как в дальнем дозоре, Солдат и заметил: — Не все еще в сборе. Здесь нет одного. От лона иного, от тучи гонимой, Он сын мой и брат им, судьбой не любимый. Вот место его! — Пускай он войдет, — согласилась старуха. Из бездны Вселенной до чуткого слуха Шаги донеслись. Бродяга вошел, не любимый таланом, И принял стакан с непроглядным туманом… Окольный, садись! Давно я старуха. Мой голос — мерцанье. Но я б не хотела одно прорицанье В могилу унесть. На чресла гадали мне в детские годы, Что выйдет оттуда предтеча свободы; Он должен быть здесь! Бродяга заплакал, вдова зарыдала, Поэт преклонился, дитя загадало, Отец отступил… Все гости пусты и сквозят, как туманы, Не тронута снедь, не початы стаканы… Так кто же тут был? Солдат после смерти печально воюет, Он редко по старой подруге тоскует… А встреча близка! Младенец блуждает в земном промежутке, Глядит из небес, и играет на дудке, И пьет из цветка. Вдове и лежачего горя хватает. Бродяга бегущую воду хватает И песни поет. Но сына-поэта во сне посетило Виденье и светом уста отворило: — Былое грядет… И вновь созревает широкая нива, И красное солнце смолкает лениво За темным холмом. Земля возвращает истлевшие кости, А память — надежду. Пьют чудные гости За старым столом: Солдат за победу, поэт за свободу, Вдова за прохожего, мать за породу, Младенец за все. Бродяга рассеянно пьет за дорогу, Со свистом и пылью открытую богу, И мерит свое. 1977

Посох

Отпущу свою душу на волю И пойду по широкому полю. Древний посох стоит над землей, Окольцованный мертвой змеей. Раз в сто лет его буря ломает. И змея эту землю сжимает. Но когда наступает конец, Воскресает великий мертвец. — Где мой посох? — он сумрачно молвит, И небесную молнию ловит В богатырскую руку свою, И навек поражает змею. Отпустив свою душу на волю, Он идет по широкому полю. Только посох дрожит за спиной, Окольцованный мертвой змеей. 1977