Передёрнув плечами, вошла во внутренний двор. К счастью, он пустовал, и, шагая к конюшне, я задумалась о тёмном. О Бейле, если ему так угодно. Не припоминаю, чтобы видела его красивую мордочку на общих праздниках. Откуда он вообще взялся на мою голову?

Развернулась и уставилась на молодого прыщавого носильщика:

— Чего ноги еле передвигаешь? Шевелись быстрее!

Он удивлённо вскинул куцые брови. Вообще-то не имею привычки орать на младших и прислугу, теперь задумалась: на кой ляд психую из-за этого тёмного? Потёрла лоб:

— Извини, волнуюсь: первая дальняя командировка, да ещё с тёмным.

— Да ладно, понимаю: эти тёмные даже пресветлого умудрились довести до белого каления шутками о его любовницах, чего уж о тебе говорить.

— А ты где такое слышал?

— Так давеча же, когда это дело обговаривали, я под дверью ждал на случай, если понадобиться чё, — он залился краской, — и уж как претёмный и этот хмырь над пресветлым потешались, что тот их даже выгнал сначала. Правда, они посидели полчасика на скамейке, и он их снова к себе позвал, тогда и сладили.

Лучше бы рассорились. Я вздохнула.

— Заноси сундук в конюшню и за сумкой к ключнице сгоняй, а. — Я улыбнулась.

Носильщик тоже улыбнулся, резво занёс сундук и помчался к одному из чёрных ходов. Я же вошла в просторную конюшню, наполненную запахом свежего сена и навоза. Старый конюх, снимавший седло со стойки, посмотрел на меня, как на врага всех светлых.

А, кажется, он в одном доме с Сол и Хорном живёт… жил.

— Это не я молниями кидалась, — напомнила я.

— Чтоб тебя тёмные не вернули, — пробормотал конюх и потащил седло вдоль стойл. — Коня ей ещё подавай.

— Да я бы с радостью дома осталась, — с ужасом вспомнила, какой у меня теперь маленький и неуютный «дом». — Но распоряжение свыше.

— Чтоб ты всю жизнь по делам моталась и на распутье дорог померла.

— Дед, ты бы полегче, я всё же…

— Одна из потаскушек пресветлого, тьфу на вас всех.

Сложила руки на груди и отчеканила:

— Я твоя сестра по магии. И еду на задание, — добавила в голос трагизма: — Меня ведь убить могут.

— Скатертью дорога.

Это уже слишком, но я не знала, что ответить. Старик сбросил седло на борт стойла и вывел пегого толстобокого мерина с мохнатыми ногами и трагичным взглядом.

— Издеваешься? — уставилась на деда.

Мерин осуждающе смотрел на меня, и казалось, сейчас разрыдается. Я тоже.

— Дед, не будь гадом — мне ехать далеко.

Я просила. Угрожала. Бегала вокруг старика, но он стоял на своём:

— Велено Жимку седлать.

Не хватало появиться перед тёмным на Этом. Схватившись за голову, я ринулась в главное здание, но Эсин, Рур и Гранар уже уехали, а остальные упёрлись: конюху лучше знать, какого коня велено седлать.

Проклиная всё на свете вездесущей Тьмой, вернулась в конюшню и стала обречённо перекладывать вещи в седельные сумки. Сложивший руки на груди конюх посмеивался и давал ценные советы. Будто я не знаю, что деньги, грамоты и брикет с амулетами надо укладывать в середину сумки и к той стенке, что у крупа коня будет, а не снаружи.

Ко всему прочему ножной браслет, зажатый сапогом, натирал лодыжку, а замаскированный неприятно болтался на запястье…

Подъезжая к воротам на улицу, я готова была убивать. Или расплакаться. Если тёмный умудрился при моём прекрасном теле меня осмеять, то за мерина он меня и орден с грязью смешает.

— Лила, возвращайся скорее, — парнишка погладил меня по бедру.

Хоть кто-то мне это пожелал! Он шёл быстрее мерина.

— Ворота открой, — едва сдерживая рыдания, попросила я.

Парнишка открыл.

Вскинув голову, выехала на улицу… мерин лениво цокал копытами, остановился и огляделся. Тёмный посмотрел на нас. Складывая руки на груди, поджал губы.

«Сейчас что-нибудь скажет», — уныло ожидала я.

Тёмный бодро зашагал ко мне, обошёл, нырнул в ворота, игнорируя окрики парнишки, и скрылся где-то во дворе. Да, борзый тёмный, ничего не скажешь.

Подёргала уздечку, и мерин очень медленно стал разворачиваться широкой дугой. В воротах встал.

Из конюшни выглянул пунцовый старик и рявкнул:

— Жимка! Сюда!

И мерин припустил! Прямо даже резво так добежал и вернулся в конюшню. Тёмный стоял, прислонившись к стойлу, и почёсывал белого кусачего Эсинова коня под подбородком. От удивления приоткрыла рот.

— Слезай, — буркнул конюх и стал спешно расстёгивать подпругу. — Сумки снимай.

Едва успела спрыгнуть, прежде чем седло съехало набок. Парнишка подхватил пожитки, конюх — седло, и потопал вдоль стойл. Когда зашёл к мышастому скакуну, рот у меня открылся ещё шире.