— Ах, господин, нет, остановитесь, мне больно, больно, — я растворялась в его удовольствии от этих криков. Он запустил пальцы в волосы и потянул, и хотя я дрожала от удовольствия и лишь усилием воли не толкалась навстречу, я выкрикивала то, что он жаждал услышать: — Господин, прекратите, хватит, вы меня порвёте, — вот тут он себе льстил, размер был так себе. — Господин, ах, хватит, хватит.

Эсин будет в восторге от этой истории. Прикрыла глаза, запоминая ощущения и ситуацию. Резкий толчок — и меня охватило сильнейшее удовольствие. За волосы потянули, и я даже изобразила плач:

— Остановитесь, больно, нет… только не в меня, нет.

Он мощно придавил меня к кровати, и внутрь стрельнуло семя. Тяжело дыша, прислушиваясь к ощущениям, я поняла: если сейчас повалиться на кровать и зарыдать, он снова меня захочет. В животе приятно сжалось, я спрятала улыбку в шкуре. Заставила себя расслабиться, только плечами подёргивала. Приоткрыла рот изобразить рыдания.

В дверь резко постучали.

— Господин Нья, вам срочное послание от отца.

Вмиг он слетел с меня, натянул штаны и заносился по комнате. Подскочил ко мне:

— Молчи! Ради Света — молчи! — подбежал к двери и приоткрыл её, схватил конверт и захлопнул.

Привалившись к ней спиной, трясущимися руками быстро распечатал письмо, мгновенно прочитал, побледнел, покраснел, снова побледнел и уставился на меня с таким безумным выражением лица, что я усомнилась в утверждении тёмного, будто у этого невестой покинутого кишка тонка убить.

— Э… — Нья впился волосы, глаза забегали по полу. — Послушай, ты… ты… ты сама виновата.

В чём? В чём меня ещё обвиняют? Я задохнулась от возмущения.

Нья подбежал к комоду и стал одной рукой рыться в сумке. Осторожно сползла с кровати и двинулась к выходу пока на меня ещё что-нибудь не повесили: мне пожара в светлом квартале хватило. Бросившись наперерез, Нья протянул туго набитый кошель.

— Это за молчание. Ты… ты не должна никому рассказывать.

А, так он хочет сохранить всё в тайне?

— Но господин, вы, — я задрожала нижней губой, обхватила себя руками. — Вы меня обесчестили.

Швырнув кошель к моим ногам (ударился глухо, ощутимо, я даже вибрацию досок почувствовала), он вновь метнулся к сумке, вытащил ещё три таких же кошеля и один початый. Протягивая их мне трясущимися руками, Нья взмолился:

— Только никому не говори. Никому. Никогда. Забудь, что тут было.

Хотела поломаться, но было чувство, что этот больной на всю голову человек отдаёт все наличные. Он ещё и перстень с пальца стянул, браслет золотой. И серёжку жемчужную из уха выдернул.

Короче, надо хватать и бежать, пока не передумал. Подняв с пола кошель, я сделала из подола карман, загрузила туда все кошельки, украшения — и ринулась прочь, не сдерживая счастливой улыбки. По коридору промчалась на цыпочках, дверь в нашу комнату открыла и закрыла бесшумно. Привалилась к ней и перевела дыхание.

Медленно опустилась на колени и развязала кошельки. Два из них были туго набиты золотыми (не знаю, что было в письме, но Нья явно умом от этого тронулся), в третьем — серебро, а в початом — медяки.

Кажется, дела налаживаются.

Только пересчитав деньги, я поняла, что тёмного в комнате нет.

И куда это он делся, а?

Глава 6

Пора было спать, но не могла. Пританцовывая, ходила вокруг кровати, лёгкая, точно бабочка, свежая после купания в деревянной кадке.

В таверне на первом этаже давно стихли песни. Отбегал по коридору опомнившийся Нья, проклиная сначала всяких девиц, нечистую силу и Тьму, а потом договариваясь об отсрочке оплаты и немедленном отъезде.

Догорели в подсвечнике вонючие свечи, и в комнате воцарилась тьма.

Только тёмного не было.

Что-то тут нечисто.

Ощупью переодевшись в брюки и рубашку, натянув ботинки из мягкой кожи и пригладив просохшие волосы, выглянула в коридор: один светильник едва теплился, и его явно маловато для сгустившейся темноты.

Выйдя, прислушалась: огромный дом поскрипывал, дышал.

И где этот тёмный может быть?

Уехал?

Вещи остались в комнате, но если он отъехал по делу (сбагрив меня идиоту Нья), то должен был прихватить коня. Значит, надо проверить животных.

Придерживаясь за стену, добралась до лестницы, спустилась во внутренние помещения и с третьего раза нашла выход в конюшню.

— …твои глаза цвета льда, твои волосы шёлковые, — донёсся с сеновала бархатный голос тёмного.

Там горел светильник, ещё один слабо теплился у стойл.

— Я странствую уже много лет, но не встречал никого красивее. Твои руки, твои тонкие пальчики — целовал бы и целовал.

Судя по звукам, желание он исполнил.

— А твои глаза — смотрел бы в них и смотрел, гладил бы твои волосы, плечи. Ты — сокровище. А твои губы — эти очаровательные пухлые губки. Готов поспорить, они на вкус слаще мёда, прекрасная моя.