Она рассказывала мне о некоторых из них, начиная с первого убийства в десятилетнем возрасте, когда она заколола в спину мужчину, который душил её отца, и заканчивая недавним прошлым — меньше года назад она попала в обычную ситуацию с насильником в кустах. Но я впервые вижу, как она это делает, и меня смущает, насколько сильно это меня потрясло. Будто раньше я ей не верил.

Она вытаскивает из куртки одного из мужчин связку ключей и проходит мимо меня, направляясь к матери. Открывает замок на тросе, отсоединяя его от книжной полки. Её мать шипит и бросается к ней.

Джули толкает её.

— Прекрати, — говорит она ровным твёрдым голосом. — Я — твоя дочь. Тебя зовут Одри Мод Арнальдсдоттир, а я — твоя дочь.

Одри смотрит на неё, широко раскрыв глаза и рот. Затем делает второй выпад. Джули отталкивает её так сильно, что она валится назад на книжную полку.

— А ты — трусиха, — продолжает Джули. Её голос начинает дрожать. — Ты слабачка. Грёбаный ребёнок. Но ты — человек, и будешь вести себя по-человечески.

Одри лежит с открытым ртом, её взгляд блуждает по комнате, избегая глаз Джули. Нельзя сказать, поняла ли она, что сказала Джули, не говоря уже о том, вспомнила ли она что-нибудь, но, кажется, она немного успокоилась.

— Пригляди за ней, — говорит мне Джули, шагая в проход.

Пока Джули обшаривает библиотеку, мы с Одри стоим в неловком молчании.

— Я — Р, — бормочу я, кладя ладонь ей на руку в нелепом рефлекторном жесте. Одри наклоняет голову. По подбородку стекает чёрная жидкость.

Джули возвращается с грязным лабораторным халатом и длинной стальной палкой с кольцом на конце. Она накидывает халат на извивающуюся мать и заставляет просунуть руки в рукава. Как только халат застёгивается, скрывая страшно истерзанное тело, она снова становится похожа на человека. Будто переработавший доктор, которому нужно в душ.

Кажется, это преображение застаёт Джули врасплох. Твёрдая решимость пошатнулась и на глаза снова наворачиваются слёзы, когда она внезапно видит перед собой женщину из воспоминаний. На секунду мне кажется, что Одри это чувствует. На её лице мелькают признаки сознания, свирепость меняется на нежное изумление. Затем всё проходит, и она снова начинает шипеть.

Джули пристёгивает кольцо палки к ошейнику матери. Внезапно мне становятся понятны её намерения.

— Джули, — говорю я, пока она ведёт мать за ошейник, держа на безопасном расстоянии, как бешеную собаку.

— Что, — она выходит из прохода и идёт вглубь университета к выходу.

Я иду за ней, стараясь не встречаться глазами с несчастными заключёнными, корчащимися вокруг. Может, нам стоит освободить их тоже? Но что потом? Я слышу пронзительный крик из раций погибших охранников. Что бы здесь ни произошло, оно будет продолжаться, пока кто-нибудь не заставит этот голос замолчать. Сегодня мы не сможем спасти всех.

Я вижу, как халат Одри развевается над дырой в её боку. Сегодня мы не сможем спасти никого.

— Что? — снова спрашивает Джули, оглядываясь на меня. — Говори.

Слова застряли в горле. Нет, её мать никогда не сможет к ней вернуться. Да, брать её с собой — безумие. Но да, конечно, мы всё равно возьмём. Если я думаю иначе, то я — чудовище.

— Ничего, — отвечаю я. — Идём.

МЫ МЧИМСЯ ВНИЗ по ступенькам колледжа Уэйн Каунти, как дети в последний день семестра — холодный отголосок беззаботных летних традиций. Я слышу голоса давно умерших студентов и могу почувствовать, как они протискиваются мимо меня. Я слышу визги юных красоток — наполовину сформировавшихся куколок в коконах утверждений. Они кажутся абсолютно не такими, как девушка рядом со мной, несмотря на то, что она того же возраста. Я слышу басы, звучащие из навороченных автомобилей, — обезьяноподобные парни ассоциируют громкость с мужественностью. Толчки, смех, хвастовство, насмешки — все проверяют друг дружку, царапаются и клюются, сражаясь за своё положение. Я вижу и чувствую это сквозь дымку времён, сквозь неясные очертания наложенных друг на друга моментов, намешанных городом вокруг меня. Через улицу от колледжа — буквально в соседних дверях — находится Детройтский Институт Погребения. В квартале отсюда стоит полуразрушенное здание, вывеска на котором гласит: «ПОХОРОННЫЙ ДОМ ПЕРРИ». Я моргаю и тру глаза, но это действительно так.

«Я не сплю?» — спрашивала меня Джули, и тогда я отвечал ей весело и уверенно. Теперь уверенность исчезла.

Меня немного успокаивает дорожка из пластиковых солдатиков. Я представляю, что я солдат, в нашей стране есть лидер, и у меня есть чёткие приказы и веские причины им следовать. Наверное, кварталов десять я наслаждаюсь этой уверенностью, затем солнце садится, и моя армия растворяется в темноте.

— Дерьмо, — выдыхаю я.

Ворованный фонарик светит узким лучом, и вскоре мы теряем след. Одри спокойно идёт следом за дочерью, но Джули держит палку двумя руками, чтобы контролировать внезапные выпады то в свою сторону, то в обратную. Если мы будем продолжать так идти, то она выскользнет, — это всего лишь вопрос времени.

Джули вытаскивает из-за пояса пистолет и стреляет в воздух с характерным ритмом: Паф. Паф-паф. Затем смотрит на небо и прислушивается.

Несколько секунд спустя откуда-то из-за реки раздаётся: Паф. Паф-паф.

На лице Джули проскальзывает облегчение, и я понимаю, что мрачный приступ фуги не совсем похоронил её личность. Она испугалась так же, как и я, когда представила себе весь ужас ночи на призрачном кладбище города.

Ориентируясь на реку, мы возвращаемся на главную улицу и находим свой мотоцикл там же, где его оставили. На сиденье под куском бетона лежит записка: