* * *

Я снова сижу в конференц-зале отеля, разглядывая виниловый баннер, пока пастор распинается на тему молодежи в Мизуле. Но сегодня вечером что-то идёт не так. Я сижу, сжимая подлокотники кресла. Я не один такой. Неделю назад беженец повиновался хору голосов, которые заставили его заколоть мою маму ножом для картошки, когда она готовила обед, но в моей трагедии нет ничего особенного.

Двадцать убийств в месяц в одном городке с одной лишь заправочной станцией. Три поджога общественных зданий, сопровождаемых стрельбой полицейских со смертельным исходом. И, само собой, пошли слухи о том, что произошло с некоторыми телами. Даже после блокировки связи чувствуется поднимающаяся волна.

— Не совершайте ошибок, — говорит священник. — Это конец. День был длинным, но солнце садится. Вы видите этот мировой хаос, но не беспокойтесь. Это горит не наш дом, а наша тюрьма. Этот огонь принадлежит Господу.

Я смотрю на него покрасневшими влажными глазами. В мозгу происходит когнитивный диссонанс. Пол Барк бросает взгляд на мой блокнот, где я, не глядя, выцарапываю каракули.

— Всё принадлежит Господу, — продолжает пастор. — Дьявол принадлежит Господу. Грех принадлежит Господу. Бог создал всё, поэтому ему принадлежит всё без исключения. Хотя Господь ненавидит зло, оно принадлежит ему, и он может использовать его как угодно, следуя своему плану.

Царапанье моей ручки становится таким громким, что ребятишки позади меня наклоняются ближе, чтобы заглянуть мне через плечо.

— Значит ли, что Господь есть зло, если он его использует? — он качает головой и улыбается. — Нет. Господь хороший — понимайте это слово как прилагательное и как существительное. Он — наше определение добра, наши атомные часы [8] , стандарт меры, посредством которого мы проводим сравнения. Если это делает Господь, то это не зло.

Пол отводит взгляд от моего блокнота и смотрит мне в глаза. У него тяжелый взгляд, вздёрнутый подбородок. Он подбадривающе кивает мне.

— Так что, когда вы видите, как вокруг вас пылает мир… радуйтесь! — Разведённые руки. Блаженная улыбка. — Когда вы видите, как цивилизация рушится, исчезая во тьме, славьте Господа, потому что вы видите его работу. Он вычищает землю, готовя её к своему Царствию, и поверьте мне, — его улыбка лукаво блестит, — вы не будете скучать по дому, который мы построили нашими неуклюжими маленькими ручками, когда он опустит на вершину мира свой дворец.

Я чувствую на себе взгляды десятков мужчин и женщин. Некоторые смотрят на блокнот, некоторые мне в лицо, покрасневшее и дрожащее. Ярость и горе сталкиваются внутри меня, как лава и морская вода, образуя неровный чёрный камень. Кучка моих сверстников остаётся сидеть рядом со мной, а остальная часть собрания идёт к выходам. Хотя никто не говорит ни слова, я знаю — у нас есть общая мысль, которая парит над нашими головами, как языки пламени.

Когда священник проходит мимо нас, я переворачиваю блокнот, пряча рисунки от его любопытного взгляда. Может, он вдохновил меня на них, но он бы их не понял. Они являются новым откровением для более молодых и сильных святых: домов, школ и лагерей беженцев, охваченных огнём, и для духов, которые убегают с земли, ставшей просто шаром чёрных, бесформенных и пустых чернил, какой она была в начале и какой должна оставаться.

— Чем заняты, ребятки? — весело спрашивает священник.

— Ваша проповедь меня тронула, — отвечаю я. — Я бы хотел остаться и помолиться.

— Мы останемся с ним, — говорит Пол.

— Очень хорошо, — говорит пастор, меняя улыбку на утешительную. — Я очень соболезную вашим потерям, всем вам. Знаю, это был тяжёлый сезон.

— О чём вы говорите? — спрашиваю я в странной дрожащей эйфории. — Все наши потери приближают Царствие.

Кажется, он чувствует себя неловко.

— Верно. Ну, я надеюсь, сегодня вечером Господь ответит вам.

Он уходит, оставляя нас одних в конференц-зале. Я смотрю на лица — они бледные и усталые, глаза красные от слёз, внутренней борьбы и поисков ответов, которых нельзя найти. Я вижу, как в них отражается моё собственное прозрение.

Я вытаскиваю блокнот и начинаю набрасывать план. Остальные толпятся вокруг меня, как части одного организма. Я никогда не чувствовал Дух Божий так близко.

В ПОДВАЛЕ нет тепла. В старых коробках нет приятной ностальгии. Они лежат грудами, словно их побросали в панике. Некоторые коробки проткнуты изнутри острыми предметами, а некоторые пропитались тёмной жидкостью. Что я должен был здесь найти? Зачем мне нужны эти старые ужасы? Снаружи меня ждёт много новых.

Открываю глаза.

В самолёте спокойно. Мягко гудят двигатели. Розовый свет сочится сквозь окна. Будет ли этот день выглядеть иначе? Глаза, которые я только что открыл, те же самые, которые я закрывал вчера вечером? Или я воскресил в памяти другие, новые? Как выглядит мир для человека, который пытался его уничтожить?

Нора и М спят в ряду позади меня. Спраут свернулась калачиком у спинки и обняла руками колени в испуганной позе, которая рвёт мне сердце. Эйбрам включил автопилот и храпит в кабине. Его ранения довольно прилично забинтованы.