— Надо… Спасибо, — сказала Ольга.

Так и появился на свете этот необычный портрет. Сначала он ей нравился, а потом, когда Иринка подросла, Ольга поняла, что Жора перестарался: слишком много орденов и медалей было на мундире и даже одна Золотая звезда. Ирина не уставала спрашивать, за что отец получил этот орден, за что эту медаль, а эту?.. Приходилось срочно выдумывать несуществующие подвиги. И когда про все ордена и медали и про Золотую звезду было рассказано с мельчайшими подробностями, перед впечатлительной девочкой встал во весь рост необыкновенный человек. Подрастая, дочь требовала новые подробности и не только о войне, но и о мирных днях отца.

— Какой он был в такие часы? — спрашивала Ирина.

— Ну, какой, какой, — приходила в отчаяние Ольга, — я не знаю… Штатский, как чайник.

Это «штатский, как чайник», сказанное от растерянности, очень понравилось Ирине. Человек, созданный для мирной жизни, штатский, как чайник, совершал в небе такие подвиги. Это прибавляло к его образу очень важную человеческую черточку.

Год за годом все ярче разгорался ореол святости над портретом. И уже не Ольга, а сама Ирина возносила его все выше и выше на пьедестал славы, разжигая свое самолюбие в призрачных мертвых лучах.

…Ольга молчала почти двадцать лет. И вдруг, опершись на швабру, рассказала все Федору Петровичу, рассказала о том, о чем собиралась молчать всю жизнь. Он встал с дивана, отнял у нее швабру, бросил на пол, грубовато наклонил ее голову. Голова припала к его груди, и на руку Федору Петровичу, продубленную огнем литейки, упала слезинка. Сросшиеся у переносицы брови дернулись, и он сказал беспомощно:

— Ну, ну!

Крепко обняв друг друга, они стояли спиной к третьему собеседнику, к портрету. Чистое стекло над их головами зловеще поблескивало. Портрет все еще продолжал произносить свой двадцатилетний трагический монолог молчания.

Они проговорили до двенадцати ночи. Звонок прозвучал неожиданно. Ольга вздрогнула, отстранилась.

— Это Ирина, — сказала она.

Федор Петрович взял ее ласково за плечи и мягко, но требовательно повел в свою комнату. Плотно прикрывая дверь, объяснил:

— Тебя нету дома.

Ирина ворвалась веселая, нетерпеливая. Не нагибаясь, скинула одну туфлю, другую. Небрежно поинтересовалась:

— А где мама?

— На дежурстве.

— Она же сегодня выходная.

— Вызвали.

Под утро пошел дождь. Осень. В шесть часов дядя Федя уже проснулся. Рядом с ним лежала женщина. Дядя Федя хотел спустить ноги на пол, чтобы не потревожить Ольгу, но, повернувшись, увидел, что она приподнялась на локте и тревожно смотрит родными глазами.

— Ты не спишь? — спросил он.

— Давно.

— Я сейчас встану, а ты лежи.

— Я тоже рано встаю.

— Лежи.

Дядя Федя с грубоватой ласковостью накрыл ее одеялом до подбородка и придавил к кровати. Ольга высвободила одну руку, погладила пальцем его брови.

— Говорят, у кого сросшиеся брови, тот счастливый человек. Ну, какой же ты счастливый?

— Теперь буду счастливый.

— Ох, не знаю.

Дядя Федя пошел умываться.

Вернулся он с туфлями Ирины, показал Ольге.

— Надо отнести к сапожнику.

Ольга взяла туфлю, покрутила, согласилась:

— Да.

— Я отнесу.

— Что ты? Я сама, — запротестовала она.

Он сердито на нее посмотрел, он даже взмахнул рукой, чтобы объяснить, почему хочет сам отнести, но не сумел то, что чувствовал, высказать словами, и еще более сердитым голосом повторил:

— Я отнесу.

Ольга незаметно смахнула слезинку на подушку. Она тоже хотела бы ему столько сказать, но не стала ничего говорить, побоялась расплакаться от счастья.

И только потом, через полчаса, когда он уже завернул туфли в газету и собрался уходить, спросила:

— У тебя никогда своих детей не было?

Дядя Федя помрачнел, отвернулся к шкафу, чтобы достать рубашку, сказал:

— Были… Девочка… Маленькой еще утонула и реке.

Он ушел. А Ольга Дмитриевна стала прибирать в его комнате, бережно прикасаясь к каждому предмету.

3

— Что ты делаешь? — спросила Ирина, входя в комнату.

— Тебя жду, — спокойно ответил Игорь.

— А я и забыла, что ты у меня тут сидишь, — она поправила свитер, обернулась, — ну, я готова. Куда пойдем?

— В кино.

— Опять в кино? Не хочу.

— Почему?

— Там народу тьма.

— Пробьемся, хотя бы на балкон.

— Не в кассе много, а в зале.

Игорь не понял.

— Ну и пусть.