Ирина вздрогнула и обернулась к двери. Татьяна настороженно встала. В щель сначала протиснулся большой белый цветок — хризантема, а затем во всем параде: в черном костюме и с завязанным на шее кашне — появился Юрий Демонов.

Татьяна облегченно вздохнула.

— Заходи смелее, — сказала она.

— Татьяна Сергеевна.

— Что?

— Я хотел… — Его качнуло, но он оперся о дверь спиной и почувствовал себя вполне устойчиво. — Я хотел вам отдать утром, когда трезвый был. Но вас не было дома, — разглядел Ирину, поклонился: — Здравствуйте!

Татьяна достала третий бокал.

— Заходи, садись.

— Нет! — запротестовал Юрий. — Татьяна Сергеевна, у меня такой принцип…

— Принцип.

— Да, принцип.

— Я знаю: все отмечать.

Он качал отрицательно головой и протягивал ей смятую хризантему, не решаясь отойти от своей опоры. Татьяна взяла у него цветок.

— Хризантема?.. Зимой?.. Откуда?..

— Татьяна Сергевна…

Она засмеялась.

— Какая я тебе Татьяна Сергеевна? Просто Танька…

— Татьяна Сергевна…

— Ну, что?

— Я работаю…

— Садись, Юрий, с нами.

— Он же пьяный, — тихо сказала Ирина и брезгливо поморщилась.

— Ничего, — весело ответила Татьяна, — он хороший парень.

— Я работаю, — продолжал заплетающимся языком Юрий, — водопроводчиком… Нет, слесарем-водопроводчиком.

— Это я все знаю, — Татьяна принесла ему стул к двери. — А вот что означает эта шикарная помятая хризантема?

— Вам…

— Что мне?

— Это — вам!

— Мне, но в честь чего?

— Татьяна Сергевна, я работаю водопроводчиком… Нет, слесарем в садоводстве. У нас парники — во! Первые в мире. Каждый день продаем по десять тысяч букетов в цветочные магазины и венков для похоронных бюро.

Татьяна обернулась к Ирине.

— Он меня пришел хоронить. Как будто подслушал наш разговор. Но я ведь еще живая.

— Татьяна Сергевна, у вас неправильный прын… прын…

— Принцип.

— Да.

Татьяна перестала смеяться.

— Значит, не затем, чтобы похоронить?

— Нет.

— Тогда зачем же?

— Секрет…

— Может, ты ко мне неравнодушен?.. Или, может, у тебя — любовь?

— Да.

— Что? — чуть не прыснула она.

— Да.

— Видишь, когда я перестаю интересоваться жизнью, она мной начинает интересоваться, — грустно сказала она Ирине.

— Да… Интересуюсь, — подтвердил Юрий.

— Любовь, значит, — зло сощурила глаза Татьяна, — жить без меня не можешь. Но в загс со мной «итить» чегой-то не хочется?

— Хочется.

— Что?

— Пойдемте в загс… Я вас прошу очень… Татьяна Сергевна, пойдемте в загс…

Сказав все, что собирался сказать, Юрий перестал держаться спиной за дверь и сполз на пол. Татьяна встретилась глазами с Ириной, развела руками.

— Это первый… Честное слово. И, кажется, он в прямом и переносном смысле у моих ног.

3

В середине января театр принял к постановке пьесу о любви. Во время застольного периода Константин Ефимович, каркая, как тысяча ворон, и рыча, как тысяча львов и тигров, заточенных в один зверинец, восторгался тем, что драматург написал пьесу о любви совершенно по-новому. По его словам, автору удалось в этой извечной теме переменить конфликт и переплюнуть кое в чем Шекспира. Пьеса называлась «Треугольник». Пресловутый треугольник в новой пьесе составляли Анатолий Белов, Борис и Кира Зяброва. Татьяна неожиданно получила эпизодическую, но довольно интересную роль, которая была за рамками треугольника, но без которой пьеса не могла бы состояться. По ходу действия она должна была соблазнять Анатолия.

Главная сцена с поворотным кругом была занята, там шли генеральные репетиции другой пьесы, а «Треугольник» репетировался наверху, в малом зале, в простых выгородках, старых ширмах, расписанных лилиями и павлинами. Константин Ефимович сидел за своим кривоногим полированным столиком, на котором стояла чашка черного кофе и лежали сигареты. Шел прогон второго акта без грима и костюмов. Татьяна в своем черном, наглухо застегнутом платье никак не могла забыть себя и стать той демонической женщиной, какой была ее героиня.

— Стоп! Стоп! — морщась, как от боли, кричал главреж и ударял по столу так, что чашка подпрыгивала и из нее выплескивался кофе. Не переставая морщиться, он убирал сигареты на другую половину стола, чтоб не подмокли, и, подбежав к самым выгородкам, протягивал руку в сторону Татьяны и хрипел: — Вы его не любите, вы его соблазняете. Понятно вам?

— Да, Константин Ефимович.

— Сначала, все сначала.

Он хлопал в ладоши, показывая, что можно начинать, и, поворачиваясь, быстро шел к своему столику, прислушиваясь к репликам, которыми тут же начали обмениваться Татьяна и Анатолий. Не успев добежать до столика, он вздрагивал, словно его ударяли каким-нибудь тупым предметом между лопаток, и, повернувшись и протянув руку от того места, где стоял, с сторону Татьяны, не рычал, не хрипел, а шипел, выкатывая из орбит свои бешеные глаза.