После того, я наказал самой старшей из девочек, Хадасе, принять на себя заботу о детях и отвести их в дом, который пострадал менее других от нападения и в котором следов недавнего убиения почти что и не видно было, и там велел ожидать нашего возвращения не любопытствуя излишне, ибо не желал я, чтобы дети наблюдали последний бесславный путь наших нерадивых родственников и лишний раз соприкасались с мерзостью, нас окружающей, и без того, выпало им пережить столько и такого, что мало кому из годами умудренных пришлось. Сам же вывел пару ослов, на вид посвежее остальных, из загона, и просил женщин помочь мне, и сделал из жердей волокуши, на которых мы, преодолевая обиды и отвращения, положили тела наших родственников, а среди них частью были родители оставшихся на мне детей, а еще и мужья оставшихся на мне женщин, и так отвезли их, и пищу, отравившую их, к месту, ими же самими назначенному под кладбище, и там вырыли яму, куда и сложили тела, и я произнес краткую молитву, в которой сказал:

– Сей мазар да упокоит души не создавших себе покоя на этом свете. Ибо ведомо - человеку единственная жизнь на земле дадена, что бы там синдские мудрецы не говорили про второе рождение и многие перерождения, да только подтверждения тому нет, а наше святое писание прямо говорит - одна жизнь, одна смерть, а затем либо геенна огненная, либо горние кущи. А потому распорядиться жизнью своею есть главное дело каждого человека, единственное сокровище ему дано, которое растерять куда легче, нежели сохранить и приумножить, потому что требует труда тяжкого и каждодневного, и результатов его налицо не видно почасту. Здесь же, в яму в песках, покладем мы родичей наших, простых истин жизненных не воспринявших и обеты предков нарушивших: не убий и не укради, и не возжелай ничего от ближнего своего. Вот, здесь муж твой лежит, Лебана, оставивший тебя и детей твоих на произвол стихии, и муж твой, Рехавия, и муж твоего первенца, Рахель, и отцы и матери детей наших, поправшие самое природу свою, и они в горький час сказали вам: вы прах на ногах наших и оковы наши, и преграда счастию и удачи нам, и отринули вас, и кинулись в погоню за жизнью иной, и вот он, конец их надеждам и предел жизни самой перед вами лежит и их незрячие глаза, жадностью обуреваемые, тотчас будут засыпаны песками, могильным покровом. Что искали и что нашли они - ни к чему вопрошать, ибо явственно сие. Если возможно такое, пусть этот мазар упокоит их мятущиеся души, и пусть вечность, пред ними открывшаяся, станет достаточным временем для искупления вины их.

И я первым бросил в отверстую могилу горсть песка, а потом и все прочие, и общей помощью в краткое время песок покрыл их и в бескрайней пустыне одним безымянным мазаром стало больше, но никто, кроме нас, этот и не заметил. И мы возвратились в селение и стали приводить его в соответствие к себе, и первым делом нашли припасы и приготовили пищи достаточно для восполнения истощенных сил, особенно же для детей, которым дали свежих фруктов и плодов, и орехов, а как напитались они, приготовили им место для отдыха в том самом доме, где следов недавнего кровопролития не было по какой-то причине, хотя сам дом не мог давать удобств, бывших в других помещениях, и истомленные дети уснули сном необходимым, но беспокойным. Умудренная в разных снадобьях Рехавия осмотрела найденные нами припасы и сочла их пригодными и безопасными, и ни в одном из них не усмотрела тайно положенной отравы, хотя в наговорах и ином черном колдовстве не разумела, только все заклинания я счел меньшим из зол, подстерегающих нас, однако же дал наказ пользоваться всем с осторожностью. Остальные же все разбрелись по селению и с превеликим удивлением и любопытством принялись его изучать, как бы примеряясь к своему новому жилищу, и были они оживлены, хотя и утомлены весьма, что наполняло душу мою радостью, мы же вдвоем с Мудрейшей восседали около очага, в котором после некоторого перерыва, вызванного злодейским нашествием, вновь воссиял огонь и готовились кушанья, и я вопросил ее, что мудрость подскажет, как нам поставить бытие наше далее. Она же сказала:

– Странствие окончено, место для жизни - вот оно, здесь, имение твое изобильно и наполнено, урожай созревает и воды в достатке, и есть несколько из скота на расплод, и серебро, и золото есть, восставь же силу свою над этим местом и над народом своим ко благу его.

– О, мать моя, одним лишь имуществом силу не укрепить, ведь в народе корень ее, а весь народ мой немногочислен и слабосилен. Где же источник его сыскать? Чем укрепить народонаселение, если обезлюдели мы? Как восстановить народ свой, если ближайшие наши преобразились в злейших врагов нам? Если на многие фарлонги окрест ни единого поселения, и на запад оборотясь - до Медины сто дней пути, и не слыхать зова муэдзина с минаретов ее в день пятницы; а до Калкаса в Ифракии - двести дней пути по суше и сто дней пути морем; а до Каира сто двадцать дней пути, если только верблюд бодрость сохранит, пересекая пустыню; а до Ершалаима сто дней в дороге до Мертвого моря, и десять дней от него; а ближе нет народа, с которым способно и безопасно было бы себя узами повязать, и дать им своих дочерей, и взять от них.

– Из каждого тупика, что жизнью нам создается, есть многие способы покинуть его. Призови неких людей, доброго рода и нашего языка, оставшихся без крова или лишившихся имущества, и их семействами восполни недостаток народа своего.

– Добрая мысль в словах твоих заключена, да мудрый говорит, что делая первый шаг в начинании каком, следует исходить из преимущества силы своей, и победишь. Смотри, что за народ под началом моим, и нет в нем ни единого сильного, чтобы противостоять кому. И даже если сыщется народ, коего превратности имущества и состояния лишили, как бы не открыть ему возможность восстановить благосостояние его нашими припасами, и не согласится он терпеть силу нашу и преимущество над собой, а пойдет и возьмет своею рукою то, что глаз его увидит, и не мой народ, а его станет во главе.

– Тогда, рассуди сам, отчего бы тебе, изрядным состоянием располагая, не прикупить молодых невольников, благонравных, пристойных видом и достойного происхождения, умелых, близкого рода, которыми впоследствии народ свой увеличишь. Ибо на рынках Басры и Бухары, а еще в Катаре, и в Дубае, и во многих других местах несметное число продающих людей, хотя это и мерзость перед богом. Люди твои пристроены и в надежном месте. Поезжай в путь дальний, купи прибавление народу своему за золото и серебро, и станешь начальником народа многочисленного и сильного, и слава тебе.

– О, мать моя, всякая же мудрость о двух сторонах. Знай же, к северу от Синая, там, где некогда Византийские цари многомудрие свое в книжной записи записали и питали своим умом известное число народов и других царей, и разных языков, и в разных местах, там, где их вскоре полчища турков с лица земли смели, вот там, где туркские паши укрепились, однажды случилось подобное нашему. Ведь турки, народ многочисленный, по сути своей лености привержен и кейф предпочитают всякому занятию иному, отчего они рабский труд извечно почитали, сами же не утруждаясь. И вот, пришло в голову какому-то паше или неразумному везирю его, что и военные дела недостойны туркам самим, а положено им лишь правителями быть да командирами войска, да торговцами и купцами, а еще гаремы и серали собирать, как иные сокровища сбирают, и ходить туда, гордясь безмерно достоянием своим. Однажды решили они собрать армию из рабов, чтобы она за них в сражения ходила, а добычу и земли завоеванные турецким пашам отдавала, и взяли они многое множество юношей в возрасте, когда они еще совсем малы и разумения слабого, и захватили их у разных народов, и у персиян, и у черкесов, и у адыгов, и у многих других, только не у армян, которых почитали нелюдями и всячески истребляли, и дали им учителей строгих и воспитателей свирепых, и с малолетства собрали в военный лагерь, и учили турецкому наречию, и всех обрезали в мусульманство, и пестовали в них жестокость к врагам и повиновение к властителям из турков. Надобно сказать тебе, что армия получилась отменная, и даже начальниками в ней были рабы, и называли их на турецкий манер янычарами, и сражались они яростно, и многие победы завоевали. А потом, силу свою осознав и рабским состоянием не удовлетворяясь, поднялись против паши и клевретов его и смели с трона, будто пыль метелкою из перьев птицы страуса, которая зело велика, что летать неспособна, и сами воцарились над всею Турецкою империей, и правили в ней, покуда все друг друга не истребили. Раб же есть раб, и не стать ему вровень с купившим его, потому что все одно будет он смотреть в бывшее отечество свое, хотя бы и жилось ему там хуже и голоднее, чем в неволе, и сердце его всегда против начальника его, и доверия ему мудрый не дает. Заповедано же мне смертным наказом восстановить Джариддин, а не способствовать уничтожению его, оттого я и отвергаю совет твой.

– Что ж, Элиа, мудрость тебе не по годам дана, да только знай, что и в море воды сколько бы ни было, а исчислить ее можно, и в жизни, сколько бы путей не открывало пред тобою изощренным твоим умом, а все ж число их счесть способно. И вот, не по нраву тебе ни один из советов моих, и слабым умом своим не разумею я, что еще открыть тебе. Вот только совет мой из последних: возьми же сам себе женщин Джариддин и дочерей их, и дочерей, сиротами оставшихся, роди сыновей и дочерей, дай новое начало роду своему и стань во главе угла и столпом, купол держащим, а иного совета не знаю я.