– Знаю, что хочешь сказать мне, но выслушай: мы остаемся в этом несчастном месте до утра, у очага, потому что люди мои без сил и я не вправе испытывать их еще и ночным переходом по неведомым нам тропам. Говорю тебе, открылось мне истинно, не оставляют в покое нас бывшие соплеменники наши, крови нашей алчут их жестокосердные души, неупокоены они одним лишь изгнанием Джариддин и придут за нашею жизнью неизбежно и в скором времени. И мы принуждены бежать далее отсюда, и неведомо куда. Но сейчас отдых и пища людям моим превыше всего остального, и я должен предоставить им эту малость, потому что утром на рассвете вновь в путь. А враги нам еще сидят в укрепленном месте и готовятся в поход против безоружных и слабосильных, ожидая, что после бури деваться нам некуда и далеко уйти нет возможности, и выйдут они на охоту за нашими головами не ранее, чем через день-два, а к тому времени мы уже снимемся и уйдем, а там на все воля божья.

– Мудрость твоя не по годам тебе дадена, господин мой, да не растратится она со временем и под ударами невзгод. Да будет так воистину, сегодня людям отдых, хотя и печалью подернутый и горем усугубленный, а утром в дорогу, и да укроет пустыня наши следы от ворога и татя.

И я пошел и заклал двух баранов, которым не выдержать дальнейших превратностей дороги, и разделал мясо, и женщины мои поставили на огонь котел и стали готовить его, и вскоре наготовили изрядное количество шурпы и бешбармака, и все ели, чтобы насытиться и восстановить силы, и все мы, и Мудрейшая, и женщины, и я, и дети уговаривали Рахель принять несколько из пищи и питья, и добились того, что она немногое съела, хотя бы для того, чтобы поддерживать жизненные силы свои в пути. После чего мы предались отдыху, дабы наутро иметь способность выступить раным-рано, опередив тем самым хотя бы на несколько шагов преследующий нас по пятам рок.

А наутро мы оставили место скорбей наших и, отряхнув прах с ног, отправились в дальнее далеко, неся в себе имя Джариддин, но таковыми уже не являясь, хотя бы предполагалось и утверждалось обратное. Малый наш караван, ведомый мною, будто бы караванщиком, сопровождаемый худосочным стадом овец, которым недоставало ни ума, ни питания бежать прочь, с двумя собаками в качестве предводительствующих разведчиков и охранников, зрелище являл странное и смехотворное, хотя и нес груз печали больший, нежели все наше достояние в хурджинах. Люди мои уже не являли собой жалкие подобия путешественников, как при изгнании их соплеменниками, поскольку отныне они имели достойные одеяния, благодаря запасам в тайной поклаже, они получали хорошее питание и впереди имели больше, нежели оставляли за собою, однако никакого достижения в том не имелось, а запасов хватало на всех более всего по той причине, что число народа сократилось многократно. И мне пришло в голову, что с этого места, похоронив близких своих, мы вышли в неведомый путь, отринув от себя наше прошлое, и отныне принуждены заново писать свою историю. Да, мы все еще назывались Джариддин, но что от них мы имели, кроме звучного имени? Наши мужчины рассеяны или уничтожены, наши женщины потеряли детей от канувших мужчин, наши старейшины повержены предательской рукою, да и во главе рода Джариддин встал не кто иной, а я, рода-племени судьбою лишенный. Все было внове и заново, новая хроника началась в тот день, когда прошлое сменилось настоящим.

Новый Арго рассекает море,

Неся завоеванный приз.

Другой Орфей вновь поет, и

Любит, и плачет, и умирает.

Новый Улисс вновь покидает

Калипсо ради родных берегов.

14

Путешествие наше являлось бегством, и так именно и выглядело - долгие изнурительные переходы, краткие стоянки, во время которых разбивался временный бивак и наскоро совершался прием пищи, пополнение запасов топлива и воды по дороге, не останавливаясь ни на час для этой цели, вечная настороженность, требующая от нас внимательного наблюдения за горизонтом - не покажется ли где пыльный вихрь от спешащих за нами боевых дромадеров, и заметания за собою всех и всяческих следов, чтобы ничто не подало нашим преследователям знака нашего близкого присутствия, и горестное чувство гонимых, которые в одночасье потеряли все привычные им условия для жизни, утратили свои жилища и все свое имущество и приобрели одних лишь врагов, которые прежде были родичами и близкими друзьями, и, самое печальное, все это произошло беспричинно и несправедливо. А мы к тому же еще и потеряли многих родных в песчаной буре, и скорбь о них сопровождала нас во все время бегства.

Справедливости ради скажу, что бегство, каким бы тяжелым, опасным и непредсказуемым предприятием оно не являлось, тем не менее, на деле проходило обычным порядком, разве что было несколько более сумятицы и торопливости при снятии с бивака да более обычных мер предосторожности, когда появлялась необходимость остановиться на ночлег и устроить очаг, тут приходилось делать особые заслоны из камня и песка, дабы огонь очага не был виден ненадлежащему наблюдателю со стороны, а ведь в пустыне ночью его можно рассмотреть на расстоянии пяти и более фарлонгов, что становилось особенно опасным для преследуемых беглецов вблизи неприятеля. И мы уже вскорости притерпелись к особым обстоятельствам нашего путешествия, и даже дети, напуганные происшедшим с нами, почали воспринимать сопутствовавшие нам неудобства, как нечто обыденное. Так наше путешествие, в котором мы все дальше и дальше уходили вглубь пустыни, длилось более месяца, а мы, переходя от одного вади к другому, покидали привычные и обжитые нами места, преследуя единственную цель - проложить между нами и ополчившимися на нас вероломными сородичами так много безжизненного и пустого пространства, как это только возможно, учитывая слабость наших сил и ограниченность запасов, пополнить которые было почти невозможно. Некоторые вади сохраняли в глубине своих скал небольшие водоемы, становившиеся редкими водопойными местами для всех насельников округи, они же давали питье и нам, хотя состояние воды в них было прилично лишь самым нетребовательным к чистоте животным, но не людям, однако ничего иного не оставалось, и мы вынуждены были готовить тухлую грязную воду, подолгу кипятя ее на очаге, чтобы утолить жажду и взять в дорогу с собою некоторый запас. Там же случалась и некоторая растительность, часто засохшая, которую наши ослы и овцы поедали с жадностью, потому как ничего иного предложить им не могли. Из пропитания нам приходилось время от времени уменьшать малое стадо баранов еще на одну голову, чтобы в течение некоторого времени иметь еду, способную обеспечить нас силами, поддерживающими в дороге. И вот, по истечении длительного времени тяжкого и монотонного пути, мы увидали на горизонте не очередные скалы, возможно скрывающие за собою небольшой водоем, и верхушки пальмовых деревьев, и не столько обрадовались возможному завершению изгнания, сколько насторожились и стали держать совет в отдалении от оазиса, сулящего отдохновение и наслаждение дарами финиковых и прочих дерев, вкус свежих плодов которых мы уже успели позабыть.

Однако кто же владеет сим чудным местом среди песков и чего ждать от этого народа? Вот главный вопрос, терзавший наши сердца, истомленные в дороге и принужденные принимать судьбоносное решение, от которого, воистину, зависит жизнь и смерть. Ведь не секрет, что в отдаленных и сокрытых от всякой власти местностях процветают самые уродливые пороки и намерения, а люди там, если только можно их именовать гордым человеческим наименованием, потворствуют своим самым извращенным желаниям и низменным побуждениям, отчего они делаются опаснее и свирепее самого ужасного хищного зверя, а уж попасть к ним в руки, избегнув множества иных зол и выйдя, хотя и с превеликими потерями, живыми из самого глаза бури, мы совершенно не намеревались. И мы укрылись среди скал, так, чтобы имея в прямой видимости оазис, самим находиться в естественном укрытии и озирать окрестности без риска быть замеченными и подвергнуться нападению. Благодарение судьбе, в это время мы уже не имели при себе иных животных, кроме шестерых ослов, навьюченных достоянием нашего народа, и малого количества припасов, так что не имели потребности укрывать еще и неразумных баранов, удерживать которых в повиновении нашими ограниченными силами было почти невероятно. Итак, распорядившись всем и каждому по возможности скрыться и скрыть поклажу, я стал держать совет с Мудрейшей. Она же, восприняв мою просьбу с должным вниманием и уважением, сказала:

– О, Элиа, прими еще один совет - призови к размышлению и решению Лебану, ибо мысль ее остра наподобие дамасского кинжала, который ты даровал ей из сокровищницы народа твоего, а рассудительность превыше всяких похвал, и немного найдется среди мужчин, сравнившихся с Лебаною в предусмотрительности. Призови ее, и не пожалеешь о решении своем.

И я размыслил, что совет Мудрейшей к месту и ко времени, ведь число народа моего и без того невелико, и каждый из дельных советчиков укреплению силы и хитрости служит. И я спросил:

– Отчего же только Лебану в советчики прочишь, о Мудрейшая? Или же остальные женщины народа моего умом не хороши?

– О нет, заклинаю тебя, не говори так о них! Каждая есть сосуд благовонный, мудростью особенной наполненный! Но есть должное время звать их к совету, и есть время не делать этого. Рахель пригожа и годами юна, и знает счет и учена письму, а на цитре играть ей нет равной искусницы, но посмотри на нее - вот уже две луны почти сменилось, а она все еще кличет по имени ребенка своего, первенца от груди не отнятого, которого потеряла в ярости стихии, и скажи мне, какого совета ты спросишь у нее, если она с младенчиком потеряла и вкус к жизни самой и не хочет даже насущную пищу принять? Будет ли совет ее взвешен и благоразумен, тоскою отравленный? А Рехавия благородная, дорогой истомленная, все силы свои на целительство отдающая без остатка, хотя и велика разумениями в травах лекарственных и минералах выздоравливающих, и в заклинании болезней умелая, и в костоправстве, и в заклинании бесноватости, и в изгнании волчанки и отеков, и в родовспоможении, и в отличении ядовитого от безвредного, она, также детей потерявшая, истощена настолько, что ее совету довериться нельзя, ибо он одною только тягою к отдыху и укрытию продиктован будет, а ничего округ не оценит. Остальные же - дети малые, неразумные, чужого совета требующие, сами подать его не умеющие.