Арнаутов был крепко выпивши и, находясь в «стадии непосредственности», стоял у коляски мотоцикла в мрачной задумчивости. Он долго усаживался в коляску. Наконец умостившись, пьяноватым голосом негромко сказал:

— Ведь сегодня день сформирования… Полковой праздник…

И нерешительно, как бы советуясь со мной, предложил:

— Может, нам заехать в Гуперталь? Как офицер, я должен засвидетельствовать свое почтение даме… Это мой долг!

В последние недели — после окончания военных действий — он к вечеру, как правило, выпивал и оттого начинал гусарить: заявлял, что должен ехать в Гуперталь, чтобы, как он выражался, «тряхнуть стариной». Там, во фронтовом военгоспитале, у него была знакомая женщина, заведующая аптекой, капитан мед службы Лариса Аполлоновна.

Арнаутов не раз объяснял: «Миром движут две силы — голод и сэкс!» Он так и произносил — «сэкс», это редкое в те годы слово я впервые услышал от него. Еще со школьных лет я знал, что миром движут идеи партии Ленина — Сталина; даже если в утверждении Арнаутова и была частица истины, но не в стариковском же возрасте! Какой «сэкс» может быть, когда ей пятьдесят, а ему и того больше? Отношения Арнаутова и Ларисы Аполлоновны представлялись мне по молодости лет ненормальными, противоестественными и вызывали брезгливое неприятие.

Два раза я возил его в Гуперталь и однажды видел Ларису Аполлоновну. Она поливала цветы в палисаднике, когда мы на мотоцикле подкатили к ее домику, и искренне обрадовалась неожиданному приезду Арнаутова. Отбросив лейку, на ходу вытирая руки передником, с нескрываемой счастливой улыбкой на лице подошла и открыла калитку, указав место, куда поставить мотоцикл.

Арнаутов, видя ее неподдельную радость, вальяжный и необычный, с актерским пафосом обратился к ней:

— Лариса! Так, значит, вы меня не забыли? Вы меня еще любите?

Я тогда еще не знал, что это несколько измененные слова из знаменитой пьесы Островского «Бесприданница», не сообразил, что он всего лишь духарится, и потому не мог понять, зачем в моем присутствии он задает ей столь интимные вопросы и прилюдно выясняет отношения — мог бы сделать это и без меня.

Лариса Аполлоновна пригласила нас в дом, и я внимательно ее рассмотрел: старая, лет пятидесяти, женщина с явно крашеными темно-рыжими волосами и морщинистым, с отвислыми подрумяненными щеками лицом. Внешность ее меня, прямо скажу, разочаровала, я был удивлен и обескуражен, и тогда по молодости лет не мог понять, что же могло привлечь в ней гусара Арнаутова — такого ценителя женщин.

Мы сидели в комнате за немецким овальным столом красного дерева, пили чай. Откинувшись на спинку старинного, с завитушками, полукресла, Арнаутов, взяв гитару и перебирая струны, что-то молча подбирал, тренькал, затем, озорно улыбнувшись, объявил: «Вот едет поезд» и с большим чувством и артистизмом стал напевать:

Арнаутов умолк и озадаченно смотрел перед собой, словно припоминая, что там распухло у бедного поручика, затем, спустя секунды, как осененный, с прежним задором и озорной ухмылкой продолжил:

Лариса Аполлоновна сидела красная, не поднимая глаз, жалко улыбалась. Мне было неловко, тоскливо и от стыда хотелось куда- нибудь сбежать.

Мне было обидно за Ларису Аполлоновну: хотя она и была медиком, зачем при мне ей было петь про другую женщину, больную дурной болезнью и к тому же оказавшуюся воровкой? Какое отношение это имело к Ларисе Аполлоновне?

Мне было мучительно стыдно за Арнаутова, наставлявшего меня, что офицер ни в разговорах, ни в песнях не должен опускаться до пошлости, особенно в присутствии дам, а сам, подвыпив, делал как раз то, от чего меня предостерегал.

Мне было жалко и поручика — судя по всему, молодого человека, — который, по-видимому, ехал к месту службы или в командировку, или, может, в отпуск, и вот в результате легкомысленной случайной дорожной связи не только заболел венерической болезнью, но, к тому же, еще и лишился табельной, очевидно, обуви — штиблет.

В общем, жизненная и некрасивая история, и я жадно впитываю и постигаю сложности жизни: что легкомысленный и политически слепой офицер, променявший честь своего мундира на женскую юбку, — плох и неполноценен, что женщина в армии должна нести почетную непосредственную службу, выполняя свой долг перед Родиной, а не служить постельной принадлежностью и забавой офицера, и что, в конце концов, может подстерегать молодого человека с еще не устоявшейся моралью…

СПЕЦСООБЩЕНИЕ