Прокурор дивизии майор Булаховский сидел по центру стола, ни разу не взглянув ни на появившегося Елагина, ни на меня, и, не поднимая головы, быстро просматривал листы протоколов допросов, переворачивая, откладывал их влево и, пробежав глазами последний, проговорил:

— Ну, ладушки, — он повернулся к капитану Малышеву. — А что думает контрразведка?

— Как вам сказать… — начал Малышев.

— По-русски.

— Тут сплошные грубейшие… я бы даже сказал безобразные нарушения, которые и привели к отравлению… Виновные — прежде всего, начальник ВэТээС капитан Кудельков… Метиловый спирт, как и все трофейные алкогольные жидкости, должен храниться в закрытом помещении, под замком, в опечатанном состоянии, а его, несмотря на неоднократные приказы и запрещения, держали на открытой площадке. Имеющаяся на бочонке надпись на немецком языке — «Осторожно — яд!» — обязательно должна была быть продублирована крупными буквами по-русски масляной или другой несмываемой краской, затаренный антифриз должен маркироваться: «Антифриз — яд!», но это не было сделано… К трофейным спиртосодержащим жидкостям личный состав караула не должен иметь никакого доступа, однако он, сменившись, прихватывает стокилограммовый бочонок и увозит его в роту… Капитан Кудельков видел это, но не воспрепятствовал хищению и увозу бочонка, даже не поинтересовался его содержимым, хотя без труда можно было установить, что жидкость ядовита. После обеда, когда старшина Махамбетов разбудил Шишлина и доложил о привезенном в роту бочонке, и что из него какое-то количество спирта уже успели отлить, Шишлин, вместо того, чтобы принять решительные меры и немедленно провести в казарме и во всех других помещениях роты поголовный обыск с целью изъятия метилового спирта, узнав, что старшина Махамбетов расстрелял бочонок, успокоился и продолжал спать… Командир роты старший лейтенант Федотов был откомандирован на отборочный строевой смотр в корпус и, если бы не появился в роте, мог вообще остаться как бы в стороне. Однако, примерно к двенадцати часам, Федотов возвратился в роту, чтобы, как он объясняет, принять участие в праздничном обеде. Ему сразу же доложили, что положенные по случаю юбилея дивизии сто граммов водки на человека роте не выдали, и ничего не сообщили, то есть скрыли от него привоз караулом злополучного бочонка с трофейным спиртом и якобы его последующую ликвидацию. Вместо того, чтобы в оставшийся до обеда час добиться получения положенных четырех килограммов водки, Федотов самолично принимает решение выставить на стол десять бутылок сухого мозельского вина, тем самым сознательно способствовал спаиванию бойцов.

— Должен всех разочаровать, кто не знает: крепость этого вина всего одиннадцать градусов, и по количеству меньше двухсот граммов на человека, для бойцов это все равно, что слону дробина, — до того сидевший молча и внимательно слушавший Малышева, пояснил Елагин и добавил: — Категорически возражаю, что этой кислятиной можно «спаивать солдат».

— Вот эти дробины, товарищ майор, и явились пусковым механизмом всего последующего. Люди до первого марта привыкли получать по сто граммов водки, получали они ее и весь март на плацдарме, чем достигалась определенная степень опьянения. Конечно, стаканом сухого вина ее не достигнешь, и поэтому у многих возникла потребность добавить. Результаты известны: отравление произошло вследствие переупотребления алкоголя, как установлено, метилового спирта.

— Ловко все придумано, — усмехнулся Елагин, — В дивизии в нарушение приказа Наркома не выдали в день юбилея к обеду водку, а виноват командир роты.

— Вы получили мою записку? — обратился Щелкин к Елагину.

— Записки только девушкам пишут, а я получил распоряжение и обязан был его выполнить и явиться сюда.

— Почему своевременно не доложили о «чепе» в полку?

— Так вы же сами и расстарались, через голову комдива сразу ночью донесли в корпус, раззвонив во все колокола — вот вас здесь сколько собралось! Кроме комдива, которого вы же и проигнорировали, кому по табелю мы обязаны доносить?

— Согласно приказу двести три о массовом отравлении сообщается…

— Какое «массовое» отравление?! — запротестовал Елагин. — Два человека — это что, уже массовое?!

— Два человека умерли, — не повышая голоса, невозмутимо продолжал Щелкин, — а отравились и были доставлены в госпиталь четверо. Ну, если вас это больше устраивает, назовем отравление не массовым, а групповым… Это, опять же, пункт тринадцатый приказа двести три. По табелю необходимо немедленно доложить: начальнику Главупраформа Красной Армии, Военному Совету, прокуратуре и контрразведке фронта, — загибая на руке пальцы, перечислял он, — Военному Совету, прокуратуре и контрразведке армии, командиру корпуса и начальнику отдела контрразведки. Девять адресов… Это минимум!

— Это упущения идейно-воспитательной работы и, как результат, — распущенность. Командир роты в праздничный день части оставляет розу, чтобы переспать с немкой, как уверяет нас майор Дышельман, его подчиненные, несмотря на бесконечные категорические приказы и запрещения, употребляют в качестве алкогольного напитка трофейную спиртоподобную жидкость, — заявляет капитан Малышев…

— Что вы мне мозги мылите? — возмущается Елагин. — Вы офицер советской контрразведки, а ваше предположение удивительно своей непатриотичностью, — говорит он Малышеву. — Лично я убежден, что если русский офицер переспал с немкой, то он ее завербовал, а не она его.

Я вижу, как все, кроме Малышева, смеются.

— Допустим, что так, — не теряется Малышев, — но почему он не хочет назвать ее?

— И насчет последнего награждения Лисенкова командир корпуса и начальник политотдела сомневались, но командование дивизии настояло и продавило свое представление, хотя знало, что Лисенков неоднократно судим, — вставляет Дышельман.

— Минутку! — закричал Елагин, с силой ударив ладонью по столу, за которым он сидел, лицо его выразило крайнее негодование. — Майор Дышельман! Что значит «продавило»?! Попрошу вас в моем присутствии больше никогда не допускать неуважительных высказываний в адрес полковника Быченкова! Я этого не потерплю!!! — Он снова с силой ударил по столу, теперь уже кулаком, и возбужденный, разгневанный поднялся. — Зарубите себе на носу — я этого не потерплю!

— Что я сказал?.. Товарищи… Что я такого сказал? — покраснев и в некоторой растерянности, повторял Дышельман, переводя взгляд с Торопецкого на Щелкина, а затем на Малышева. — Товарищ майор, — обратился он к Елагину, — я должен заявить при свидетелях, что к полковнику Николаю Остапычу Быченкову, Герою Советского Союза, командиру дивизии, удостоенной пяти боевых орденов, я отношусь с величайшим уважением! Однако представление уголовника, злокачественного рецидивиста Лисенкова к третьему ордену Славы вызвало у командования корпуса и начальника политотдела сомнения.

— Должен заметить, что знамя дивизии спасли старший лейтенант Федотов и разведчик Лисенков, а не майор Дышельман. И если бы этого не произошло, дивизия была бы расформирована, а корпус и армия — опозорены, — жестко объявил Елагин.

— Спасение знамени дивизии — это миф, придуманный в вашей дивизии, — продолжал Дышельман. — Зачем Федотов возил знамя в расположение немцев? Хорошо, что все кончилось благополучно. Все это нелепость, и не надо выдавать ее за подвиг. У командира корпуса относительно этого спасения были большие сомнения, и он не пожелал подписать тогда наградные документы на них.