— Вы хотите, чтобы меня лишили пилотского удостоверения?

— Не понял, — сказал Гусин, краснея.

Командир подвигал короткими черными усиками на смуглом лице и пробормотал:

— Все вы поняли. Скоро на туалетные крыши заставите нас садиться. Я-то сяду, а другие как, не знаю. — И уже новым, деловым тоном спросил: — Куда летим?

— Через Шестнадцатый, в сторону поя «ара, а затем уже пойдем на Маралиху. Тундра горит где-то рядом с ЛЭП.

— Заявку взяли?

— Да. — Гусин вытащил листочки заявки, протянул командиру, вспоминая фамилию его — Ракитов, кажется.

Взял бумажки второй пилот, мельком глянул на печати и сунул в планшетку. Командир уже говорил что-то по рации, переглядываясь со вторым пилотом, затем начал манипулировать кнопками на рычаге, захлопали глухо контакторы, и двигатели заревели-засвистели победно-могуче, сотрясая вертолет.

Гусин вернулся в салон, половину которого занимала большая, лежащая вдоль борта желтая бочка с горючим, от которой уходили шланги и провода, а напротив бочки, под другим бортом, ниже ряда круглых иллюминаторов, были откинуты металлические сиденья с поролоновыми подушечками. Борисов спокойно сидел на одном из них, мечтательно глядя в потолок, на ребра жесткости, на тросики и какие-то приспособления, необходимые этой уродливой и прекрасной машине.

— Как фамилия командира? — в лицо Борисову прокричал Гусин.

— Ракитов Николай Ашурович. Ра-ки-тов!

Бортмеханик, как только Гусин освободил дверь, полез в кабину, положил сиденье поперек входа и сел спиной к салону, загородив собою и пилотов, и приборные доски, и весь передний вид за плексигласом.

Василий Романович плюхнулся на сиденье, ухватился за его край одной рукой и стал глядеть в иллюминатор, по которому бессмысленно ползали влетевшие комары, тщетно пытаясь выбраться наружу. За окном бушевали вихри пыли. Моторы взревели устрашающе яростно, и машина, содрогаясь и качаясь, стала подниматься, зависла метрах в трех над землей, развернулась и, слегка наклонившись носом, чуть приподняв хвост-кочергу с винтом, пошла над взлетной полосой, взбираясь в небо все выше и выше.

Ушла назад узкая лента почти высохшей речки, извивающейся по широченному галечному руслу-коридору.

А потом под брюхом вертолета пошли бесчисленные бурые разломы-пропасти, остроконечные пики, скалы, выступы. Лиственницы не осиливали высоту и камни вершин, восходя по пологим распадкам, по влажным следам тающих снегов, по закрытым торфами нижним террасам лишь к преддверию высоты.

Падали обессиленные вековой борьбой деревья, не удержавшись в слабом слое земли, не сумев закрепиться в расщелинах. Лежали между вертикальными стволами, припав корою к острым каменьям, разрушенным влагой и морозами. А рядом тянулись тощие слабые стволики, неся над пропастями нежные пушистые лапы веток, обросших неколючими зелеными иголками.

«Вжи-вжи-вжи» — посвистывал винт сквозь грохот турбин, в солнечном свете вверху светилась радужная окружность, а внизу уходила и уходила назад пустынная земля, вспученная каменистыми вершинами и разрезанная тысячами распадков, долин, пропастей и ущелий. Ни человека, ни зверя.

…Примерно через час полета за Щорсовским перевалом и гигантской пропастью сразу же за вершиной, похожей на казачью папаху, показалось внизу поблескивающее изоляторами и проводами творение рук человеческих — ЛЭП-110. Крошечные, будто из спичек, опоры белели, омытые дождями и отшлифованные пургами. И от опоры к опоре виляла двумя параллельными кривыми колея вездеходов. Сотни, тысячи раз проутюжили тундру вездеходы и тракторы — от времен строительства линии до последних аварийных выездов и плановых инженерных осмотров. С каждым годом все сложней и короче становились выезды: вездеходы и тракторы ломались так часто, что плановые отключения ЛЭП срывались раз за разом. Все чаще стали уповать на авиацию. Осмотры — вертолетами. Послеаварийные облеты, мелкие ремонты, подтяжка проводов, замена изоляторов — вертолетами. Вот если бы можно было еще выправлять опоры, выдавливаемые из мерзлых грунтов, тоже винтокрылыми машинами, было бы совсем здорово. Но править и менять опоры можно было только с помощью тяжелых компрессоров и гусеничного транспорта. А он хирел, дряхлел, и уже совсем нельзя было на него надеяться. Дошло до того, что зимой, в сорокапятиградусный мороз, на трассе ЛЭП обломался вездеход с бригадой, и лишь находчивость бригадира и мужество всех электромонтеров помогли избежать несчастья.

Борисов чутко дремал, упершись спиной в дрожащий, вибрирующий корпус вертолета.

Гусин прильнул к иллюминатору, глядя вниз, где едва различимой шагала ЛЭП. «Невысоко будто летим, — подумал Гусин, — а начни вертолет падать с такой высоты, что от нас останется?»

Резкий тревожный крик сирены пригвоздил Гусина к сиденью, противный липкий страх навалился на сердце. Борисов спокойно глянул в иллюминатор. Дверь пилотской кабины распахнулась, бортмеханик пригласил кивком.

Василий Романович, мысленно ругая летчиков за сирену, втиснулся рядом с бортмехаником.

— Глядите, впереди.

Гусин лихорадочно метнулся взглядом по горизонту, представлявшему собой изломанную линию горных хребтов. Редкие облачка висели где-то далеко, над речками. Синее небо, серо-зеленая тундра, бурые скалы и разломы.

— Во-о-н, справа впереди, — наклонился к уху Гусина бортмеханик, показывая для верности пальцем.

И тогда Василий Романович увидел как будто серое облачко, белесый туман, колышущийся далеко, километрах в пятидесяти, за Шестнадцатым углом, чуть в стороне от направления ЛЭП.

Над Шестнадцатым прошли высоко, и Гусин с Борисовым, заглядывая в иллюминаторы, увидели лишь коробочку дома и рядом с ним кажущиеся миниатюрными конструкции переключательного пункта.

Вертолет стал уходить вправо от ЛЭП, наплыли близкие камни вершины, снова глубина распадка, безлесные, пустынные склоны, ниточка ручья внизу. И вот все явственней дым, все отчетливей признаки пожара, землю затягивает пеленой, и командир ведет машину вниз, ближе к скалам и распадку, ближе к дыму. Космы серого пепла тянутся рядом, кажется, даже запах горелого торфа проникает внутрь машины. Солнце за слоями дыма выглядит бледным, маленьким. Земля все ближе.