— Доброе утро, Антон Федорович, — сказал Гусин. — Придется нам с вами слетать к Маралихе. Пожар возле ЛЭП.

— Ну что ж, с-слетать так с-слетать. — Борисов тюкнул сигареткой в пепельницу, выпустил изо рта струйку дыма.

Гусин полез в папку со свежей почтой, нашел телеграмму из РЭУ, протянул ее начальнику района.

— Вы уже готовы к этому?

Борисов мельком взглянул, улыбнулся узкими губами, возле острого носа его собрались морщинки.

— Эт-то же обычное дело, Василь Романович. П-пусть инспекция з-занимается. Только наше управление могло д-додуматься устраивать с-со-ревнования в п-промсезон. У меня людей на пожар взяли, с-семь человек. А теперь — п-пять на соревнование. А их всего — д-девять.

Приоткрыла дверь Валечка, сказала:

— Василь Романович, к вам Юля просится.

— Какая Юля?

— Из детского сада, воспитатель.

— Пусть зайдет.

Грудной голос с истерическими нотками уже звучал в приемной:

— …невозможно так больше. Не нужны мы вам, так распустите детский садик, мы тоже люди, в конце концов…

Юля оказалась красивой женщиной с большими черными глазами и удивительно приятным оттенком кожи лица — кофе с молоком. Высокая прическа, наманикюренные ногти на длинных пальцах, алые губы, дрожащие от обиды, слезы в глазах.

— Здравствуйте, — сказал спокойно Гусин. — Садитесь, пожалуйста. Что у вас случилось?

Юля не села. Она была уже в таком состоянии, что ничего не видела и не слышала.

— Если вы считаете возможным унижать нас и оскорблять, то это не может так долго оставаться… Дети! Разве я могу думать о них, когда меня ни во что не ставят?

— Что у вас произошло? — Гусин спрашивал раздельно и четко.

Юля еще продолжала свою бессвязную речь, но в глубине ее глаз мелькнула какая-то мысль, и Гусин подумал, что она просто ломает комедию, эта красавица.

— Ни с кем так не обращаются, как с нами, другим вы и премию платите, а нам слова доброго не…

— А ну тихо! — властно обронил Борисов, и Юля моментально умолкла, опасливо косясь на начальника района. Видимо, Борисова она знала прекрасно.

— Или говори п-понятно, или м-мотай отсюда, — Борисов даже не глянул в ее сторону.

В кабинет вошел, шумно дыша, расплывшийся шестидесятилетний заместитель директора Филькинштейн. Он поздоровался и, всплеснув руками, сложил их на своем необъятном животе.

— Она уже здесь! Я попросил ее посидеть у меня две минуты, пока говорил со столовой, а она ужо здесь! Гоните ее, Василий Романович. Она вас заговорит. И нету у нее никакого дела. Ее послали в разведку, узнать, кто из начальства остался. Вот прохиндеи! Идем, голубка, идем!

Они вышли. Затренькал концентратор. На другом конце был начальник Северного сетевого района Иван Николаевич Перевалов.

— Возле Маралихи горит тундра, Василь Романович, — голос у Перевалова был скрипучий и сухой, он недолюбливал Гусина, считал его упрямым, занудливым. В открытую никогда не высказывая своей неприязни, Перевалов выражал ее в неприятии любых предложений Гусина.

— Мы с Борисовым попытаемся слетать на Маралиху, — сказал Гусин. — Просьба одна; будьте внимательны, готовьте вездеход и людей на случай отключения. И еще одно. Нужно два верхолаза от вас, на соревнования, в Северянск. Умелых, расторопных и грамотных.

— У меня никого нет.

— Иван Николаевич, телеграмма РЭУ заставляет нас отправлять людей. От Борисова полетят трое. Подумайте, кого будете посылать вы, мы заодно постараемся залететь и взять их сюда, пусть готовятся вместе с командой.

— Директор улетел?

— Да.

— А Цветалов?

— В больнице.

— Ну ясно. Новая метла по-новому метет… А план месяца мне скорректируют на этих верхолазов?

Гусин не стал ничего доказывать. Манера вести разговор у Перевалова была одинакова: все враги кругом, все хотят ему плохого, нужно защищаться. Отчасти он был прав. Северный сетевой район предприятия отстоял от дирекции на триста километров, связь с начальством у Перевалова была слабой — только по телефону, а хозяйство северных электриков располагалось совсем в другом административном районе, с центром на берегу Ледовитого океана, центром, носящим веселое название Ветреный, живущим своими интересами и заботами, порой далекими от забот соседнего, Знаменитовского района. Даже природные условия у соседей были разные: Ветреный — арктический морской порт, стоящий на краю ледяной страны, и глубоко материковский — Знаменитово, окруженный лесами, не знающий ураганов побережья, но зато промерзающий зимой до минус семидесяти по Цельсию, с тоской ожидающий не только навигации, но и открытия зимника. Ветреный принимал грузы с материка в июне, а Знаменитово — в ноябре. Ветреный был старше Знаменитово почти в пять раз, но выглядел всегда юным, умытый волной океанской да обжигающим ветром, а Знаменитово со своими растрескавшимися на вечной мерзлоте строениями выглядел стариком, седым, заиндевевшим стариком.

Ветреный не желал признавать чью-то далекую власть над «своим» сетевым районом. Ветреный нажимал на Перевалова, требуя в первую очередь навести порядок в городе, считая, что транзитными высоковольтными линиями должно заниматься Знаменитово. Страдало от всех этих враждований и недопониманий само дело электроснабжения Заполярья. Страдал и Перевалов. Он был вынужден подчиняться и своей дирекции в Знаменитово, лежащем где-то там, на юге, за горными хребтами и десятками рек, за сотнями километров непроходимой тундры, и близкому, реальному ветренскому начальству — райкому, райисполкому, горисполкому, милиции, народному контролю и т. д. Он должен был крутиться волчком, нередко оказываясь менаду молотом и наковальней. План ему утверждали в Знаменитово, но нередко приходилось выполнять массу мелочной, неблагодарной, неплановой работы в самом Ветреном, потому что план планом, а ведь надо же как-то жить в дружбе и мире с хозяевами жилья, тепла, воды, продуктов. Да и органы местной власти оказывали подчас давление на сетевой район, требуя то новый дом — пусковой объект — включить с отступлениями от техусловий, то уличное освещение привести в порядок, то проводку, порванную ветром, заменить…