И становится различимым жутковатое зрелище: на большом пространстве, километрах на пяти, расползается по земле черное пятно мертвой, выжженной зоны. Обходит бурые каменистые сопки и ползет вширь узкий, но упрямый вал огня. Ломается, выбрасывает вперед клинья-щупальца, гонит впереди себя дым, пыхкает яркими языками, движется, колеблется, как живой. Его не притормозить, не остановить. Кто совершил поджог? Откуда начал свое безжалостное уничтожение огонь? То ли бросил окурок сигареты неосторожный пастух, то ли проехал вездеход с искрящим выхлопом, то ли подвыпивший рыбак у одного из ручьев не загасил костерок — разве теперь узнаешь? И разве теперь это — главное? Главное, что огонь расползается, идет все дальше. Километров двадцать пройдет — и начнет лизать деревянные стойки опор ЛЭП-110. Они затлеют, сухие, вымороженные, в трещинках, в каналах-сквознячках, и окажется под угрозой целый анкерный пролет километров на пять — десять. Десяток километров единственной связи между электростанциями центра и севера огромной заполярной страны. Поднять, восстановить такой участок ЛЭП в труднодоступной пустыне, среди каменистых нагромождений и болотистых долин, вряд ли удастся быстрей, чем за несколько месяцев: ни один механизм, кроме трактора или вездехода, летом в тундру не выйдет, и строить ЛЭП придется единственным способом — вручную.

Гусин глядел на горящую землю, и злость закипела в его душе. Доколь же будет продолжаться это? Что за пиратскую вотчину устроили здесь любители вольной охоты и сытой грабительской рыбалки? Никого по интересует эта земля, эти реки, эти просторы? Ничего здесь не растет, кроме карликовых полярных кустарников, болотистых трав да ягод с грибами. Никто не страдает сердцем оттого, что горит на десятки километров размороженный торфяной покров. Ну, погорит и перестанет. Ни жилья вокруг, ни садов, ни полей. А оленей перегонят в другое место.

Лезете вы, братцы-энергетики, со своей ЛЭП!

Если она у вас такая нежная, придумали бы какой-нибудь надежный способ защиты.

— Николай Ашурович! — Гусин перегнулся к командиру через плечо бортмеханика. — Идем на Маралиху, и заодно прикиньте, сколько от пожара до линии. Сможете?

Ракитов кивнул, наклоняя машину набок, и пожар расстелился прямо под левым иллюминатором.

ЛЭП оказалась совсем недалеко, и ничто не мешало фронту огня дойти до беззащитных опор и устроить энергетикам варварский шабаш.

— Двенадцать километров! — передал бортмеханик пассажирам.

Гусин наклонился в сторону Борисова, громко спросил:

— Как вы думаете, сколько времени огонь будет идти эти километры?

— Может, д-день, а может, п-полгода. Ветер. А вдруг д-дождь?

Они посмотрели в прозрачное небо над полосой дыма, и оба поняли, что надеяться на дождь нечего. И вообще, можно ли надеяться на самопроизвольное затухание пожара? Десятки, сотни озерец, в обычные годы смыкающиеся ручейками, образующие цепочки, ожерелья воды вокруг сопок, в это лето превратились в изолированные лужицы. Они оставались грустными светлыми пятнышками на черном пространстве гари, и казалось, вода в них закипает и от нее поднимается тихий пар.

Вертолет перевалил через седловину, прошел над редкими постройками, над отвалами грунта, над эстакадами промприборов, — внизу был полигон прииска «Могучий». Дирекция его располагалась на Маралихе, куда как раз и шел напрямик Ми-8.

…Гусин с Борисовым зашли в одноэтажное, барачного типа здание, прошагали по длинному, слабо освещенному коридору в приемную директора прииска.

«Могучий» пережил уже два десятка промывочных сезонов, и слава его была в прошлом. Когда-то были здесь фантастические взятки, шли удачливым бригадам самородки, бешеное содержание металла в песках позволяло легко выполнять и перевыполнять планы, по — все это было. Несколько лет подряд прииск плелся в хвосте горняцких предприятий Заполярья, и, хоть выводы не замедлили последовать и поменялось несколько директоров, некогда славный прииск так и остался замыкающим в списке предприятий объединения. Убедившись, что с металлом на «Могучем» действительно стало бедно, объединение снизило прииску план, но снизило и все поставки — машин, оборудования. И хотя горняки оставались неизмеримо богаче энергетиков, получивших за все десять лет существования всего лишь три трактора, которые уже давно превратились в фыркающую и дрожащую рухлядь, прииск тоже считал себя хилым и нищим. Конечно, все в жизни относительно. Директор прииска Соломаха бился над проблемой, где ему достать пятнадцатый бульдозер, чтобы поставить его взамен обломавшегося на вскрыше, а главный инженер-директор-начальник службы предприятия электрических сетей Гусин думал об одном-единственном, который нужно послать к ЛЭП, чтобы отрезать от нее пожар.

Петр Васильевич Соломаха уже забыл, когда в последний раз он отдыхал летом. Для директора прииска лето было страдой, а в последние, бедные взятками годы — страдой не только напряженной, но и мучительной, бесперспективной. Новых запасов геологи не находили, приходилось перерабатывать старые отвалы да мыть бедные пески, разведанные собственными силами. В этом году ко всем бедам добавились изнуряющая жара и скудные запасы воды в ручьях. Работать промывочным приборам приходилось не на воде, а на грязной жиже, на пульпе, не успевающей отстаиваться в искусственных водоемах на полигонах. Ко всему еще стала ломаться техника, а лето лишь для директора не отпускная пора — уехали и мастера и рабочие, которым подошли сроки.

Измученное недосыпаниями и бесконечными заботами лицо Соломахи жалобно сморщилось, когда Гусин изложил ему суть просьбы. Казалось, директор прииска начнет жаловаться на свою судьбу. Но Соломаха сказал просто;

— Бульдозера я вам дать не могу, — он говорил мягкое украинское «г», что-то среднее между «х» и «к», — не могу.

Гусин тщетно пытался увидеть в воспаленных карих глазах директора прииска хоть искорку сочувствия и понимания.

— Неужели вам не нужна электроэнергия?

Соломаха поглядел на энергетиков с недоумением:

— Электроэнергия мне нужна. Но если у меня ее не будет, то это будет ваша вина, а не моя.

— И ваша. Вы ведь можете помочь, но отказываетесь.

— Не могу я, хоть убейте. Вам отдам бульдозер, так и электроэнергия мне уже ни к чему. Что я с вашей энергией? Землю ковырять стану трансформатором?

Борисов, до сих пор молчавший, вмешался:

— А кто в-вас м-может заставить п-послать бульдозер на ЛЭП?

Соломаха разозлился. Он понимал, что энергетики просят машину не для рыбалки, не для развлечений, но было это так некстати, так противоречило его планам и намерениям, что вызывало протест и обиду. Ни черта не понимают эти ребята. Не понимают, что сами они здесь лишь потому, что есть прииски и шахты, есть в земле золото, которое нужно вынуть из недр, перевернув, изрыв, промыв тысячи тонн породы. Не понимают, что технология добычи золота до сих пор оставляет желать лучшего, мягко говоря. Пожар в тундре! Да черт с ним, с пожаром, леса нет, гореть нечему. Пошлешь туда бульдозер — посылай двух бульдозеристов, не на сутки же, не разорвется один. «Заставить!» Пусть только попробуют.