Глава XIII

Митрохино чудо

Дед Митроха возвращался домой в расстроенных чувствах, ведь празднование католического Рождества закончилось довольно неожиданным образом. Литейщики быстро отлили пять ангелов, а затем Силантий сразу же предложил отлить еще пять. Сивушки, конечно, пришли в негодование и тут же покинули литейную, а Митрохе было неловко бросать Силантия одного, но он должен был тоже уйти - ведь нужно было задать корму своим курочкам.

Дед уже шесть лет жил один и кроме этих курочек, петушка Топталыча и собаки Дружка у него никого не было. Эти простодушные живые существа зависели от Митрохи во всех смыслах этого слова, и бросить их он не имел права.

Всех своих курочек дед отлично различал по внешнему виду, характерам и помнил по именам - Чернушка, Кудлатка, Серенька, Хохлатка, Хохлушка, Несучка, Агрегат, Кумушка, Огонек, Крикуша, Кликуша, Подколодная, Серая Вдова, Аэлита и еще ровно двадцать четыре наименования.

И с курочками, и с петушком, и со своим Дружком дед часто разговаривал как с полноценными собеседниками и потому совсем не чувствовал себя одиноким человеком. А его забота о курятнике была такова, что он специально читал различные книги по передовому куроводству и брал из них для своих питомцев только все самое лучшее и прогрессивное.

Эту заботу можно было увидеть даже при беглом внешнем осмотре курятника. Для ночевки дед построил своим курам специальное утепленное помещение, которое стояло в углу просторного, затянутого толстой стальной проволокой, вольера. Дед заботливо, как некий добрый таджик олигархическую виллу, утеплил его специальными импортными материалами, и любые морозы были его питомцам теперь не страшны (ну разве что только особо лютые, американского типа, да и то).

Под кормушку дед приспособил большую тракторную покрышку. Он наделал в ее боках круглых отверстий и подвесил в центре вольера на толстой цепи. Чтобы получить свое зернышко, курица должна была подпрыгнуть, просунуть голову в отверстие и поймать его клювом. Это помогало курочкам Митрохи поддерживать хорошую физическую форму, всегда быть энергичными и постоянно интересоваться окружающим миром на предмет получения дополнительного пайка. Поэтому-то куры деда Митрохи никогда не болели куриным гриппом и хорошо неслись, а физическую нагрузку можно было регулировать путем поднятия или опускания кормушки.

– Вот так, - говорил дед, наблюдая, как его спортивные и подтянутые куры прыгают вокруг кормушки.
– Теперь у них все как у людей.

Если же деду приходилось зарубить какую-нибудь курочку из-за старости или по болезни, или ради какого-нибудь церковного или светского праздника, он сильно переживал, иногда даже до слез.

– Ну, что же Хохлатка, - говорил он, подтягивая к себе миску с горячей лапшой и смахивая скупую мужскую слезу.
– Такая вот она - наша жизнь. Здесь уж ничего не поделаешь. Извини.

Вторым важнейшим живым существом в жизни Митрохи была собака Дружок. Вообще-то, это была никакая не собака, а самый настоящий волк. Дед купил его совсем еще крохотным щенком на птичьем рынке у какого-то очкарика. Это случилось в те времена, когда на птичьих рынках продавалось буквально все - от нильских крокодилов до бывших советских гранат и автоматов. Он пытался воспитать волчонка собакой, но из этого ничего не получилось.

Гавкать, ластиться и махать хвостом Дружок так и не научился, зато Митроха мог всегда положиться на него как на самого себя, а еще с ним можно было поговорить, причем - на любую тему. Дед был абсолютно уверен в том, что Дружок понимает все, но только не может отвечать ему на человеческом языке по причине волчьего устройства голосовых связок, но зато он умел очень выразительно играть глазами, и изъясняться языком различных сложных телодвижений.

Возмужав, Дружок достиг высоты полутора метров в холке, а встав на задние лапы, он легко мог дотянуться зубами до горла любого человека, будь тот ростом даже хоть и с самого высокого американского баскетболиста. Передвигался Дружок бесшумно и быстро, ничем себя не выдавая, и обладал замечательной способностью тихо появляться в самых неожиданных местах. Два раза в усадьбу Митрохи заходили ночные воры, и оба раза Дружок показывал себя с самой лучшей стороны.

В первый раз незадачливого ночного вора забрали в полицию, а затем в хирургическое отделение бобровской городской больницы, а во второй раз сначала в хирургическое отделение, и только после - в полицию. После этих двух случаев никто из местных воров к Митрохе заходить уже не отваживался. Поэтому Дружок в последнее время нес охранную службу формально. Ночами он часто гулял по окрестным лесам, шнырял по оврагам, и сидя в придорожных кустах возле федеральной трассы 7, любовался огнями идущих на Москву германских фур. В душе Дружок был романтиком и в ясные ночи любил повыть на луну. Когда этот вой раздавался над рабочим поселком, в котором располагалась усадьба Митрохи, во всех соседних домах гасли окна, а поселковые собаки умолкали на два, а если Дружок бывал в голосе и настроении, то и все три дня.

Вот и сейчас, как только Митроха хлопнул калиткой, Дружок тихо вышел из-за угла и медленно пошел к нему навстречу.

– Ну, что, бродяга, - спросил Митроха.
– Небось, пока меня не было, здесь всех наших курей окрестное ворье порастаскало?

Дружок поднял голову и посмотрел на Митроху веселыми раскосыми глазами, а потом привстал на задние лапы и легонько боднул его тяжелой треугольной головой в плечо.

– Ну, ладно-ладно, - сказал Митроха, похлопывая Дружка по загривку.
– Шутю я. А помнишь, Дружок, как мы лекарство для Сивушки искали?