Да, большой букет роз. Красных, все же она некоторым образом вдова.

До сих пор в голове не укладывается как могли сойтись эта невозможная женщина и восторженный мечтатель Петя Татищев. Михаил Борисович прекрасно его помнил и пусть не разделял мнение графа о никчемности отпрыска, понимал, что сделан был мальчик из другого теста. А Ксения при всех своих благородных порывах, искренности и страстности — цинична, прямолинейна, склонна к авантюрам, избыточно предприимчива, прагматична и рассудительна. Да, все очевидцы описывали их семейное счастье, но как? И если уж совсем начистоту, то она куда больше подходила Татищеву-старшему, чем младшему, даже странно, что тот сам проглядел такое сокровище. Невозможно подумать, что подобный человек решится на скандальный развод, но они же так спорят, что искры летят, она фонтанирует идеями, а он тараном продвигает те, в которые поверит, между ними словно электричество пробегает. И оба этого не замечают.

Здравый смысл вывесил белый флаг ревности. За сутки Тюхтяев успел попереживать и насчет обоих Татищевых, и ди Больо, и неизвестного художника, посмевшего сделать такой провокационный портрет, да и мало ли других, которые видят ее каждый день и могут забрать себе.

Поэтому с предложением пора поспешить.

Вышла к нему завернутая в темный шелк от подбородка до пят. Наверняка, после вчерашнего стесняется, но чтобы так закрываться? Что-то, когда коленками блистала, не смущалась, а сейчас то взглянет исподлобья, то покраснеет, то глаза прячет.

Улыбнулась, протянула свою тонкую и как оказалось не только умелую, но и ласковую руку, а сама уставилась на полосатую коробку.

Начинать он хотел не с этого, но раз уж так пошло, придется объясниться.

— Это Вам взамен… Вчера я нанес ущерб Вашему гардеробу.

На лице мелькнуло изумление, недоумение, странная гримаса, которую идентифицировать не удалось, а потом она рассмеялась. И размахивая руками продолжила громко смеяться, минуту, другую, потом уже плечи начали вздрагивать от слез. Он помялся, пересел поближе, приобнял. Что делать с женскими слезами, когда они не средство манипуляции, он не знал.

— Ну будет, будет. — поглаживал ее по спине, ощущая на этот раз стандартный панцирь корсета, нижних одежек и отчего-то тоскуя по тревожной неопределенности подвала. И вот она затихла на плече, выровняла дыхание, извинилась и скрылась в глубине коридоров. Вернулась уже почти спокойная, только глаза красные, да губы припухшие. Да озадаченный взгляд на гостя, подобравшего с пола укатившийся букет.

— Ксения Александровна! Я осмелился просить Вас… — что там было-то дальше? На колено, вроде бы вставал. — оказать честь стать моей супругой.

И подал кольцо, которое еще в Москве справил, в тот самый день, когда с Татищевым поговорил. Ксения с утратившими зелень из-за расширенных зрачков глазами так и оцепенела стоя посреди салона. Потом рукой нащупала кресло и рухнула в него.

Графиня машинально крутила кольцо в тонких пальцах, словно не замечая этого, и задумчиво разглядывала жениха. Чем дольше это тянулось, тем понятнее становилось, что ищет вежливую форму отказа.

— Вы действительно хотите стать моим мужем? — он сам с таким лицом допросы проводит.

— Да. — что ж, душой не покривил.

— По собственной воле? — что же с ним настолько не так, что она подозревает кого-то в способности манипулировать им? Тем более в таком вопросе.

— Естественно. — он перестал волноваться и слегка расслабился. Она на самом деле удивлена. Знала бы ты, девочка, как я удивляюсь.

— И Вы отдаете себе отчет в том, что из меня не получится тихая уютная женушка для салонных вечеринок? — интересная постановка вопроса. Согласишься — и будет чудить всю жизнь, откажешься — и точно не выгорит.

— Ксения Александровна, я уже так подробно с Вами познакомился, что подобной иллюзией не страдаю. — грех не улыбнуться, вспомнив ее неуклюжие попытки рукоделия и светских игр.

— Если Вы считаете себя обязанным из-за вчерашнего, — голосок чуть срывается, глаза не отрываются от подола, а руки нервно перебирают завитки на кольце. — то не стоит.

Застеснялась порыва и хочет забыть обо всем? Тогда как-то глупо получается.

— Ксения Александровна, я с трепетом отношусь к женской чести, но если бы обращал внимание на такие условности, то сделал бы предложение еще в мае, когда Вы изволили оказаться со мной ночью в спальне. — Вы, мадам, шутите, так и я смогу.

— Тогда зачем Вам этот брак? — смотрит как на говорящую собаку или зеленое солнце, с недоверчивым удивлением.

Он пожал плечами и улыбнулся. Да если бы самому знать…

— Хорошо. — она пришла к какому-то своему решению. — Я должна подумать и дам ответ… на днях.

Михаил Борисович выдохнул, и на всякий случай засобирался.

— Так я могу надеяться…?

— Само собой. — и абсолютно погруженный в себя взгляд. В его молодости это и было согласием. Но Ксения говорит именно то, что буквально имеет в виду, так что предстоят ей непростые переживания.