На пляже повсюду оживленное движение, и даже сейчас, под вечер; всем хочется купаться, когда жара спала; пестреют зонтики, купальники, матрасы. Все по-прежнему оживлено; а кое-кто не уйдет и после сумерек.

На побережье постепенно наступает темнота; сумерки из серых переходят в синие и затем - в темноту; горит еще полоска заката, но постепенно бледнеет и рассеивается по западному горизонту.

По всей территории отеля зажигаются фонари, и сам отель зажигается огоньками окон. На море от фонарей дрожат дорожки.

Чайки стихают, вот последние пролетели, промелькнули, и только море бьется о прибрежные пески. Приближается ночь.

***

...Тринадцатая сидит на бревне у самого моря; уже зажглись окна в отеле, уже все ушли спать, а она после ужина не пошла в номер; ушла сюда - остаться одна. Днем она болтала и веселилась, теперь - наконец-то остаться одной, почувствовать отчаяние, мрак и одиночество. Днем она не дает себе думать о страшном, о том, что ожидает ее. И оттого, оставаясь наедине с собой, тем сильнее и пронзительнее охватывает ее предчувствие ужасного будущего.

Огоньки в отеле горят уютно и успокаивающе. Ночное море шумит, толкаясь, у ног.

Раздается шорох песка под ногами. К ней подходит Эмбер. Она что-то тоже припозднилась.

– Что это ты тут делаешь?
– спрашивает она.

Тринадцатая поднимает на неё тёмные измученные глаза.

Эмбер садится рядом.

Тринадцатая проводит ладонями по лицу. Что толку скрывать?

– У меня хорея Гентингтона, - говорит Тринадцатая. Стерва быстро подвигается к ней.

– Тш-тш-тш, - говорит она и обнимает Тринадцатую.

– У меня неизлечимая болезнь, - говорит Тринадцатая, пряча лицо у нее на плече.

– Тш-тш-тш, - повторяет Стерва, и Тринадцатая чувствует, что ей, как ни странно, становится легче, - как будто и правда есть надежда, что решительность Эмбер чем-то поможет, прогонит беду.

Они идут к отелю, держась за руки. Тринадцатая не помнит, как они оказываются в номере. Света не зажигают, проходят сразу к постели. И тут, в постели, происходит совсем невероятное, невероятнейшее: они вместе, в кровати, тесно придвинувшись друг к другу. Стерва набрасывает на нее одеяло, обхватывает ее руками поверх одеяла. Тепло дышит ей в волосы, прижавшись к ним приоткрытыми губами. Простыни холодные. Тринадцатая съеживается, подтянув колени к животу. "Как же тебе помочь?" Стерва держит ее за руку. В комнате совсем темно, только полоса света падает наискосок в окно через кровать. Тринадцатая закрывает глаза; ей кажется, что она в детстве, с мамой, и постепенно согревается.

Глава 3

Это то, что происходит по ночам... Видишь ли, это ночные изменения.

Т. Янссон, "Папа и море"

Утром яркое небо и крик чаек, плеск прибоя - все дышит счастьем, светом, морем.

...Утром за завтраком у стола Тауб, оглянувшись по сторонам, объявляет:

– А Эмбер ночевала нынче ночью в номере у Тринадцатой!

Взоры всех присутствующих обращаются к Стерве; Тринадцатая еще не вышла. И она не находит ничего лучшего, как удалиться; взять стакан с коктейлем и царственно выйти из-за стола, изящно обходя всех, уйти в глубь пляжа.

...Хаус догоняет ее у мола.

– Это правда?

– Я пробыла у нее всего около двадцати минут!
– раздраженно заявляет Стерва.
– И мы не делали этого. Если хочешь быть уверен, спроси у Тауба, он наверняка с точностью проследил время...

– Так, значит, это правда? (Подумать только, и откуда люди вроде Тауба всегда все знают!) Что же тебя к ней занесло?

– У нее неизлечимая болезнь, - говорит Стерва.
– У нее хорея Гентингтона.

– И ты решила ее утешить?
– хмыкает Хаус.
– Согласись, это больше похоже на Кэмерон...

– Мы не делали этого, я еще раз говорю! Да хоть бы и делали, тебе-то что?

(Когда мы перешли на ты?) Солнце ярко заливает морской берег, песок, чайки кружат со своим неумолкаемым криком над молом. Яркие паруса и купальники пестреют в море.

– Да хоть бы мы с ней трижды переспали, тебе-то что?
– быстро, с досадой говорит она.
– Что вам всем до этого? Законом не запрещено. Мы живем в свободной...

– Подожди, Стерва, - говорит он и перехватывает ее за запястье, подтягивает ближе к себе.
– Погоди.

(У него, конечно, нет никаких прав так себя вести, но он сейчас - старый пират, морской волк, гроза южных и западных морей, а она - сбежавшая с ним в море пленница. Потому что кругом море и яркий день, и все можно; и она как будто понимает это и не думает сопротивляться).

– Подожди, - говорит он, держа ее за запястье.
– Приходи сегодня ночью ко мне, Стерва. Утешь меня.

(Ну что бы ей тут округлить глаза и вырвать руку: какое право имеет ее начальник переходить границы? По всем американским правилам, по правилам закона о харрасменте - пожаловаться куда следует...) Но она, хоть и выдернув кисть, потирая ее другой рукой и глядя куда-то мимо его виска, за мол, за мыс, вслед летающим чайкам, нервно и коротко, едва шевельнув губами - или ему послышалось?
– одно лишь слово: