– Слушаюсь, - коротко сказал Легостаев, и Абдувахоб упал на колени.

– Бубахшед рафик командир, бубахшед ахмакро, ман то охири умрам барои ватану, барои Сталин хизмат мекунам. (Простите товарищ командир, простите дурака, я до конца жизни буду служить Родине и Сталину).

– Барои Ватан, ва барои Сталин, хизмати ту даркор нест, фахмиди, ту хоин хасти, ту авлодхои худро, Ватани худро, хокимияти худро фурухти, фахмиди? (Ни Родине, ни Сталину, твоя служба не нужна, понял, ты предатель, ты предал своих предков, свою Родину и правительство). Нега менга тожикча гапирасан, менам узбек? (Почему ты со мной говоришь, по-таджикски, я тоже узбек)

– Ман дигар хоини намекунам, охир ман дар шароити вазнин будам, агар ба немисхо хизмат намекардам маро мекуштан (Я больше не предам, я был в очень трудной ситуации если бы я не стал помогать немцам, меня бы убили). Акажон, кечирин мени, мен яшашни хохлайман, ота-онам кари охир. (Простите меня уважаемый, у меня же родители старые)

– Бывший капитан Каримов, прекратите истерику, хватит, ты командир РККА и с тебя спрос другой, понятно. Но хорошо, я готов простить тебя, если по твоей вине не погиб не один человек ясно?

Легостаев, опросить всех остальных, если этот человек повинен в смерти хоть одного нашего бойца, расстрелять без суда и следствия!

– Слушаюсь товарищ комдив.

Капитан Каримов испортил мне настроение, и было слышно, как он рыдал, но не имею права, я его ни защищать, ни поддерживать, предатель есть предатель. Но конечно, если он не виновен в смерти людей, то возьмем простым бойцом, а жаль было бы два капитана Каримова, но даже если это был мой брат, то и тогда я не имел прав его защитить.

И тут мне в голову, паровозом влетает мысль, это же Вахоб-немис, из кишлака моих родителей. Как-то мы с дедом (по матери) пошли на колхозный рынок (в году 89-90), и там при входе на рынок, дед грубо толкнул мирно стоящего благообразного старика, с белой бородой. При этом дед, который до того момента, для меня был воплощением восточной воспитанности, тут выматерился очень грязно, причем примешивая русские, узбекские, и еще какие-то ругательства.

Я если честно испугался, представьте, что ваш близкий, вдруг открывается вам, с незнакомой стороны, причем так радикально. Я от деда мата никогда не слышал, а тут...

Потом приехали мы с рынка, а дед вытащил из холодильника бутылку водки "Столичной", которая с длинным горлышком была, нарезал огурчиков с помидорками, тоненькими ломтиками порезал холодное вареное мясо, и ушел в свою комнату.

А еще через часа два, мать послала меня проведать деда, а то тот, так и не вышел, с тех пор. Я, потихоньку толкнув, открыл дверь и вошел, углу работал телевизор "Аэлита", для нас это был какой-то раритет, дед сидел напротив телевизора, и молчал.

– Дедушка, у вас, все в порядке?

– Да мой верблюжонок, все хорошо. Садись, хочу извиниться перед тобой, и поговорить.

– Дедушка, а может не надо, ну извиняться?

– Прости меня, я сильно разозлился. Потому не контролировал себя.

– Тот человек, вас так сильно разозлил, но ведь он ничего не сделал вам, он просто стоял.

– Он все, что мог плохого, сделал давным-давно, когда ни тебя, ни твоей матери, короче никого из вас еще не было. Он учился в военном училище, и стал командиром, ну вы сейчас их называете офицерами. И весь кишлак гордился им, ведь первый красный командир-танкист, ох, как важничала его мать, тетушка Саври, планировала женить его на дочке секретаря райкома, а может и обкома. Потом началась война, на нас напал немец. В сорок втором, я тоже пошел добровольцем на фронт, и каждый наш односельчанин, мечтал попасть в часть к красному командиру Каримову.

Дошли мы до Берлина, победили фашистов, и зажили спокойно, много односельчан пропало без вести, много погибло, но часть все-таки победив, вернулась домой. Кстати знаешь соседа нашего, дядю Абдушукура, так вот его отец пропал без вести, до сих пор никто не знает, что случилось с Рахмат-ака. Вернулся с войны и товарищ Каримов, уже майором, и с орденами да медалями.

Уже в пятьдесят пятом году, решили мы, ветераны, устроить десятилетие Победы, райком и колхозы района поддержали наш порыв, да все начальство тогда было из нас, из фронтовиков, а председатель колхозя "Парижская Комунна" инвалид войны Абдукаюм, пригласил своих сослуживцев. Приехали почти десять человек, шестеро с России, два грузина, один хохол, и один туркмен. За день до дня Победы Абдукаюм затеял пир, зарезал откормленного бычка, закупил ящики водки, и много другого угощения. Так вот на пире, и произошла та история, один из русских, полковник Артемьев, случайно узнал в нашем майоре-танкисте, гитлеровского прихвостня из "Туркестанского легиона". В 1942, под Харьковом, полковник попал в плен, и в лагерь где их содержали впроголодь, пришли вербовщики из власовской РОА, татарского легиона ну и "Туркестанского легиона" тоже. Представляешь, этот сволочь, испугавшись немцев, в 1941 году, трусливо перешел на сторону фашистов. Вот его и узнал, Артемьев, с тех пор я его ненавижу, даже бил несколько раз. Потом начальник райотдела милиции Саяпин Фрол Никитич, меня неделю в каталажке держал. Но дел никаких не заводил, потому что сам фронтовик, на Севере где-то служил.

Видимо этот ублюдок, как только его хозяева проиграли, как-то просочился в Красную армию, и жил тут припеваючи как герой войны. Его Саяпин прямо с пирушки и забрал, и отправили Вахоба-немиса в те края, где Фрол Никитич воевал, но не воевать, а сидеть. После откидки, он вернулся и ходит по району, а я когда его вижу, мне станоится очень плохо, и без бутылки эту боль, не унять, так что вот такая история внучок. И помни, долг, есть долг, а если свернешь с пути долга, я тебя прокляну, прокляну и с того света, ты меня понял?