— Не лучшая кандидатура, — вздохнул Нат. Во время похорон он считал, что Маринетт могла бы согласиться вернуться из-за Адриана, но сейчас рыжий уже не был так уверен. Он все еще ничего не имел против бывшего одноклассника, однако прекрасно помнил, сколько зла Дюпен-Чен натерпелась от его отца.

— Из-за родословной? — Буржуа осторожно прощупывала почву. Насколько подробно Куртцберг знал обстоятельства стрельбы на мосту? Знал ли он, что убийц наслал Габриель Агрест, или же говорил так из-за ревности, ведь в коллеже всем было известно, что рыжий любил Дюпен-Чен, а та, в свою очередь, сохла по Адриану.

— Из-за нее, — подтвердил Натаниэль. — Агрест в курсе того, что сделал его отец?

— Тот признался во всем в предсмертной записке, — вздохнула блондинка. — Почему ты не уговорил ее вернуться?

— Она боялась повторной мести, — юноша опустил голову на скрещенные в замок руки.

— А после похорон?

— По той же причине, что и ты, — усмехнулся он. — Маринетт слишком упряма.

— В отличие от меня, ты был с ней рядом на протяжении нескольких лет, — парировала Хлоя. — Можно было бы и потихоньку обработать ее. Или хотя бы намекнуть кому-нибудь о том, что она жива! Я ведь спрашивала у тебя на похоронах, с кем ты пришел!

Нат промолчал. Буржуа была права, и отрицать этого юноша не мог.

— Нечего сказать? — девушка кинула на парня взгляд, полный презрения. — А я уж было подумала, что ты хотел помочь с ее возвращением.

— Хотел, — прошептал Куртцберг. — И хочу.

— Не ври, — прорычала блондинка. — Если бы хотел, то давно бы это сделал.

— Она грозилась сбежать и от меня! — отчаянно воскликнул Натаниэль и ударил кулаком по столу. От этого удара его стакан с лимонадом упал, и часть содержимого начала просачиваться на стол, образовывая медленно расползающуюся лужицу. Однако ни Нат, ни Хлоя даже не обратили на это внимание.

Они были слишком заняты, испепеляя друг друга раздраженными взглядами.

— Жалкие отговорки, — процедила сквозь зубы дочь мэра.

Куртцберг тяжело дышал, от ярости у него раздувались ноздри. Он знал, что вновь поддавался негативным эмоциям, видел, как Нууру испуганно выглядывал из сумки, но ничего не мог с собой поделать. Да что эта Буржуа, черт возьми, знала о нем, чтобы делать такие выводы?! Маринетт была его первой любовью, и Натаниэль желал ей только счастья. Хлоя даже представить бы не смогла, сколько раз он предлагал Дюпен-Чен вернуться к родным и сколько отказов после этого выслушал. А сколько раз Маринетт выставляла его за дверь, грозясь вновь сменить имя и место жительства? Оставаясь единственным, кто знал, что бывшая героиня Парижа до сих пор жива, Нат просто не мог потерять ее!

Именно по этой причине он постоянно за ней следил, уступал перед ее угрозами вновь исчезнуть и никому не выдавал ее секрет.

Глубоко вздохнув, Куртцберг попытался наконец успокоиться и поднял упавший стакан.

— Неправда, — ответил он Хлое и той части своего сознания, что была согласна с мадемуазель Буржуа.

Той части сознания, что вопила: это действительно были отговорки.

Ведь так приятно было осознавать, что никто, кроме него не был к Маринетт так близко. Только он во всем мире (если не считать Тикки и Нууру) знал все ее секреты. Из всех людей только он мог обратиться к ней по настоящему имени, в любое время дня и ночи набрать номер ее телефона, чтобы услышать пусть и недовольный, но очень любимый голос. Только Натаниэлю было позволено быть рядом с ней. Куртцберг занимал особенное место, был частью ее новой жизни.

А если бы он все рассказал? Если бы вернул Маринетт родителям и друзьям?

Все бы вернулось к тому, что было семь лет назад? Когда Натаниэль мог лишь издали наблюдать за своей музой, рисовать ее портреты и тайно мечтать о том, чтобы вновь оказаться под властью злодея, так как лишь это придаст решимости пригласить ее на свидание?! Если Маринетт вернулась бы домой, место Куртцберга в ее обычной жизни тотчас бы заняла Алья, а если бы она вернулась и на пост Ледибаг, то общению с рыжим Бражником она бы точно предпочла компанию Кота Нуара.

Нат ведь прекрасно знал, что творилось у нее на сердце.

Отдать Ледибаг в лапы Коту, который не смог ее защитить? Уж лучше и дальше успокаивать совесть заранее провальными попытками уговоров и безраздельно наслаждаться обществом Маринетт.

— Чертов эгоист, — почему-то Хлоя говорила точь-в-точь, как почти заснувшая совесть. — Тебя самого не раздражает подобное лицемерие?

— Ты упрекаешь меня в эгоизме? — рыжий удивленно приподнял левую бровь. — Тебе напомнить, кто отравлял жизнь всему коллежу? Да ты из-за сломанного ногтя могла поставить на уши весь Париж! И к Маринетт ты относилась совсем не по-дружески. Что же изменилось, раз ты так сильно хочешь ее вернуть?

— Я выросла, — совершенно спокойно ответила Буржуа. — А ты ведешь себя, словно маленькое дитя, которое не хочет ни с кем делиться любимой игрушкой.

— Маринетт не игрушка!

— Именно об этом я и говорю, — блондинка покачала головой. — Сначала я даже поверила, что ты хотел сделать ее счастливой. Но, похоже, счастливым ты хочешь сделать только себя.

Куртцберг закрыл глаза. Все-таки Хлоя прекрасно умела причинять боль одними словами. Сказанное ею словно острейшими змеиными клыками вонзалось в тело и отравляло собою сознание. Но хуже всего было то, что сейчас Буржуа говорила правду. И остатки совести, которые ей удалось разбудить, подняли бунт в душе Натаниэля, призывая его подчиниться и искупить наконец свое молчание действиями.