Шрифт:
Полетаев очнулся. Пустая бутылка стояла на столе. По-прежнему хотелось пить. Он с усилием поднял себя с кровати, прошлепал в кухню, напился прямо из-под крана. И с чего это он вчера так нализался?
На часах было двенадцать. Полетаев поднес их к уху — часы тикали. Значит, время не остановилось, жизнь идет и сейчас действительно полдень.
Он вспомнил, что у него в половине второго свидание с невестой. Вввв.
— Мариночка, я болею, — дрожащими пальцами набрав ее номер, заныл в телефонную трубку Полетаев, — страшный грипп, гонконгский, а может португальский, ужасная зараза, чтобы тебе не захворать, увидимся через неделю.
— Но через неделю свадьба!
— Там и встретимся.
— А ты случайно не косяка давишь? Такая жара и грипп?
— Значит, встреча через три дня. Если не помру, то выздоровлю.
— О’кей! — смилостивилась Мариночка. — В пятницу днем мотнем на пляж.
— На пляж, — покорно повторил Полетаев.
— А вечером сводишь нас с Ксюшкой в ресторан. Но смотри, не приволокнись за ней, у нее есть крутой бойфренд.
— А почему это я должен ее вести в ресторан? — обиделся Полетаев. — Пусть бойфренд и ведет.
— Она с него только капусту стрижет, а ты ей нужен для карьеры.
— Я? — поразился Полетаев.
— У тебя точно грипп, морда, Ксюшка тоже хочет сниматься в кино! — И Мариночка, не прощаясь, повесила трубку.
Ту-ту-ту-ту. Взять билет на самолет и улететь к нганасанам. Денег нет. Позаимствовать у Эмки бриллиант, взять билет на самолет и улететь к нганасанам. Ключ от квартиры забрала, акула. Взломать дверь, схватить бриллиант, достать срочно билет на самолет и улететь к нганасанам. Квартира на пульте. Все. Тупик.
Полетаев широко распахнул окно и свесился с подоконника: по улице ехали машины, по улице шли пешеходы. С такой высоты прыгать, это уж наверняка. Сбегутся прохожие, вылезут из машин водители, застынут с открытыми ртами, а-яй-яй, такой молодой, кто бы мог подумать, такой симпатичный, женщины горько зарыдают. Врач "скорой помощи", как ледокол разрезав толпу, склонится над бедным телом, произнесет негромко, но внятно: "Поздно", девушка в белом платье уронит руки, закричит, точно раненая птица, такой молодой, такой красивый, слюнка, сладкая, как в детстве от ириски, загустела и сглотнулась, толстая баба, обвешенная тяжеленными сумками с огурцами и мясом, остановится, охнет, знать, судьба, да, слава тебе Господи, не такой молодой, гляньте, уже лысеть начал, у меня вон шурин на мотоцикле в столб врезался, так ему всего девятнадцать, или деверь, кто сказал, что лысеть начал, сама ты дура огурцовая, Полетаев раздраженно захлопнул окно, ради таких вот как вы, тупых обывателей, мы, гении человечества, без сожалений жертвуем собой, не думая ни о славе, ни о награде, а вам бы только мясо жрать и огурцом закусывать.
Но за куревом выходить в мир все равно придется, однако, через дверь.
Да, кипит жизнь, бурлит, ликует, поет, скорбно думал Полетаев, направляясь к палатке за сигаретами, а я лишний человек, классический герой русской литературы, как я вообще сюда попал в будней этих громадье? Тихонько подремывать на балконе маленькой усадьбы, дождь стучит по листьям, сонные солнечные лучи, а дождик-то выходит, брат, грибной, и трава такая свеженькая, и жук в ней сверкает неверным цыганским глазом, а потом зовут отобедать, севрюжка, уточка, помидорчики, клюквенная настоечка, а вы еще забыли подать грибки, дождик-то был грибной…
Ть-фу! Разобнажались нахальные девки, Полетаев чертыхнулся, наткнувшись взглядом на долгие голые ляжки, трущиеся возле киоска, в девятнадцатом веке и сыскать не могли по всей России две пары стройных женских ног, зато была тайна, целомудренный туман, броди в нем, замирай, ищи ножки, мечте сей можно было жизнь посвятить, на склоне лет трактат написать, но, не успев закончить, тихо почить, оставив внуку-недорослю смысл бытия в кожаном домашнем переплете, а сейчас вот они! вот они! вот они!
Он купил пачку самых дешевых сигарет и еще больше опечалился. Современность угнетала его. Она била по нервам. Она гнусно насмехалась над ним. Она сдергивала поэтическую вуаль. Она бросала ему не персик, а косточку от. Она, наконец, подсовывала ему самые мерзкие сигареты из всех наимерзчайших! Нет! Так больше жить нельзя! Полетаев курил и плевался. Мама и папа, вы не того родили; ни борьбы, ни страданий не в силах вынести моя душа. Ангел мой, где ты, когда ты пошлешь мне тихое счастье?
Позвоню-ка я драматургине, вдруг решил он, узнаю, здорова ли старушка. Мой гений — это мой тяжелый крест. Что делать, я его жалкий раб. Я червь. Я бог. Позвоню!
Оказалось, драматургиня вполне. А вот муж в реанимации. Да, да, как раз в тот вечер. Всю ночь у постели умирающего. Горько, больно, мучительно стыдно, трагично. Одна в отсутствии супруга. И что же? Жду вас, голубчик, влейте целительное утешение в сердце несчастной покину…
— Сейчас?! — испугался он.
…ну зачем же так сразу, завтра, в то же время.
В десять? Да, да, спаситель вы мой.
* * *
…Сидя на корточках перед костром, Полетаев палкой шевелил пекущиеся в нем картофелины: кажется, готовы. От костра, точно живые, вспархивали искры, каждая со своим характером, одна вот зависла в ночном воздухе прямо перед носом Полетаева, ну точно дразнилась.