Тристрам смотрел на него темно-серыми глазами: «Кто это сделал?»

– Я не знаю. Я пытаюсь выяснить.

– Это должно было быть сложно… убить его.

Пендергаст не ответил. Он чувствовал себя неловко из-за пристального взгляда Тристрама. Он не знал, как быть отцом этого мальчика.

– Ты болен, отец?

– Всего лишь оправляюсь от приступа малярии, подхваченной в одной недавней поездке, не более того. – ответил он поспешно.

Опять наступила тишина. Тристрам, который крутился вокруг своего отца во время этой беседы, вернулся за свой стол. Казалось, что в нем идет внутренняя борьба. Наконец, его взгляд вернулся к Пендергасту:

– Да. Я соврал. Я должен кое-что сказать тебе. Я обещал ему, но раз он умер… думаю, тебе надо знать.

Пендергаст молчал.

– Альбан приходил ко мне, отец.

– Когда?

– Несколько недель назад. Я был в Мер-Эглиз. Гулял в предгорьях. Он был там, впереди, на тропе. Он сказал, что ждал меня.

– Продолжай. – сказал Пендергаст.

– Он выглядел по-другому.

– В каком смысле?

– Он стал старше. Худее. Выглядел грустным. И то, как он говорил со мной, было по-другому. Не было,… не было… - он развел руками, не зная, какое слово использовать, - «vetachtung».

– Презрения, - сказал Пендергаст.

– Точно. В его голосе не было презрения.

– О чем вы говорили?

– Он говорил, что собирается в США.

– Он сказал, зачем?

– Да. Он сказал, что собирался... вернуть все. Исправить какое-то страшное действие, которое сам и запустил.

– Он так и сказал?

– Да. Я не понимаю. Вернуть все? Кому? Я спросил, что он имел в виду, но он отказался объяснить.

– Что еще он сказал?

– Он попросил пообещать не рассказывать тебе о его визите.

– И все?

Тристрам помолчал.

– Было еще кое-что.

– Что?

– Он сказал, что пришел просить у меня прощения.

– Прощения? – повторил Пендергаст, чрезвычайно удивившись.

– Да.

– И что ты ответил?

– Я простил его.

Пендергаст поднялся на ноги. С нарастающим отчаянием, он понял, что спутанность сознания и боль возвращаются.

– Как он просил прощения? – спросил он резко.

– Он плакал. Он чуть с ума не сошел от горя.

Пендергаст покачал головой. Было ли это настоящее раскаяние, или какая-то жестокая игра, в которую Альбан решил поиграть со своим братом-близнецом?
– «Тристрам», - сказал он. – «Я отправил тебя сюда для твоей же безопасности, после того, как твоего брата убили. Я пытаюсь найти убийцу. Ты должен остаться здесь, пока я не решу это дело и не… позабочусь кое о чем. Когда это произойдет, я надеюсь, что ты не захочешь вернуться в Мер-Эглиз. Я надеюсь, что ты захочешь вернуться в Нью-Йорк и жить с…», - он замялся, - «С семьей».

Глаза молодого человека расширились, но он молчал.

– Со мной по-прежнему можно будет связаться либо напрямую, либо через Констанс. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, напиши и дай мне знать. – Он подошел к Тристраму, легонько поцеловал его в лоб и затем повернулся, чтобы уйти.

– Отец?
– сказал Тристрам.

Пендергаст оглянулся.

– Я знаю достаточно о малярии. Там, в Бразилии, многие Schwдchlinge умерли от нее. У тебя не малярия.

– Что у меня, это только мое дело, – ответил он резко.

– А разве это и не мое дело тоже, раз я твой сын?

Пендергаст помедлил.

– Извини. Я не хотел так говорить. Я делаю, что могу, со своей… болезнью. Прощай, Тристрам. Надеюсь, скоро увидимся.

С этими словами он поспешно вышел из комнаты. Медсестры, ожидавшие снаружи, снова заперли дверь и проводили его обратно по коридору.

Глава 44

Тэрри Гэблер занял свое место на открытой террасе кафе Ремуар и со вздохом раскрыл газету «Ле Курье». Потребовалось меньше минуты, чтобы официантка принесла его обычный заказ – бокал «Pflumli», тарелочку холодного вяленого мяса и несколько ломтиков черного хлеба.

– Бонжур, месье Гэблер, - сказала она.

– Мерси, Анна, - ответил Гэблер с, как он надеялся, победной улыбкой. Она отошла, и он наблюдал за покачиванием ее бедер долгим взглядом. Затем он обратил внимание на «Pflumli», взял бокал и сделал глоток, вздохнув от удовольствия. За год до этого он ушел в отставку со своей должности госслужащего, и для него вечерний аперитив в придорожном кафе стал чем-то вроде ритуала. Особенно ему нравилось кафе Ремуар – хотя с него и не открывался вид на озеро, оно было одним из немногих оставшихся в Женеве традиционных кафе, а также, учитывая расположение, в центре города на Place-du-Cirque, оно было идеальным местом для наслаждения городской суетой.

Он сделал еще один глоток бренди, аккуратно сложил газету на третьей странице, и огляделся. В это время кафе было заполнено обычным контингентом – туристами, бизнесменами, студентами и маленькими стайками сплетничающих женщин. Улица была загружена, мимо проносились машины, люди семенили тут и там. До праздника Fetes de Genиve оставалось совсем немного и отели города уже были заполнены людьми, ожидающими всемирно известного фейерверка.

Он аккуратно положил кусок вяленого мяса на хлеб, поднес к губам и собирался откусить, когда внезапно, с громким скрежетом тормозов, машина подлетела к бордюру в четырех футах от того места на террасе, где он находился. Это была не просто какая-то машина. Она выглядела как нечто из будущего – низкая посадка, одновременно гладкая и угловатая, кажется, слепленная из одного куска огненно-красного граната. Массивные колесные диски доходили до верха приборной панели, едва видной за тонированным черным стеклом. Гэблер никогда не видел такого автомобиля. Бессознательно, он отложил кусок хлеба и уставился на это зрелище. Он увидел эмблему Ламборджини на агрессивном капоте, где должна была быть решетка.