Шрифт:
– Нет, нет! Не беспокойся, учитель.
... Этот мальчишка становится всё менее управляемым! О чем он говорил с Лейли? Для чего ему это понадобилось?
Но Йорг сделал вид, что не это интересует его: с Милана надо сбить самоуверенность – в первую очередь.
– Что произошло на эротических играх?
– Очевидно, ты знаешь, учитель, раз спрашиваешь.
– Я хочу услышать подробности от тебя. Тем более что ты не сделал это своевременно – почему, мне непонятно.
– Чтобы ты опять сделал вид, что ничего не произошло, и заставил нас сделать то же?
– Я жду не оправдания, а информации, – не повышая голос, сказал Йорг.
– Мальчишки, универсанты из одной группы с Лалом Младшим: они были в своей форме. Они не давали уводить гурий... Да ты же всё знаешь!
– Это не имеет значения. Я жду твоего подробного отчета! – И Милан был вынужден всё обстоятельно рассказать.
– Выставить их за дверь было легко. Мальчишки! – повторил он. – Но что это даст? Нужны более решительные меры.
– Я это уже слышал.
– Сколько ж можно тянуть? Пора когда-нибудь начать действовать в открытую.
– Поспешишь – людей насмешишь!
– Всё равно: придется! И довольно скоро.
– Говори яснее!
– Выходка мальчишек – не самое страшное: если Лейли таки родит ребенка...
– Как – практически – можно помешать ей это сделать? Она под защитой Дана.
– Как угодно!
– Ты не попробовал уговорить её не делать это?
– Зачем? Достаточно попытки уговорить Дана. Я – не пробовал: наша беседа носила совсем другой характер.
– Любопытно!
– Мы говорили с ней – о любви.
– Эта тема интересует тебя?
– Даже слишком. Тем более, что в конце беседы я смог задать ей некоторые вопросы.
– Какие же?
– Как увязывается её любовь к сыну Дана с тем, что по возрасту она годится ему в матери.
– Подробней!
– Пожалуйста!
Не включая запись, он сам рассказал всё, – ничего не упустил.
– Ты понимаешь, что с ней может произойти? Неужели ты не отдаешь себе в этом отчет?
– Наоборот: именно это я и имел в виду. С самого начала. Что: ты не считаешь, что мы должны помешать ей родить?
– Положим. Но не таким способом.
– А каким? Что мог бы ты предложить?
– Ты понимаешь, что если она скинет плод, Дан немедленно обрушится на нас?
– Чем скорей, тем лучше! Иначе мы будем продолжать всё так же. Пора начать говорить в открытую, пока эта зараза не проникла слишком глубоко. Я уже на себе успел почувствовать, как может она действовать. Что же говорить о других?
– На себе?
– На себе самом, да! Рита последнее время при каждом удобном случае рассказывала про них – снова и снова: всё, что видела и слышала. А я слушал, и спорить не хотелось, – пока не поймал себя на том, что кроме нее мне не нужна ни одна женщина. Значит, начинаю думать как они. Я! Разве это не страшно?! Поэтому я решил действовать немедленно – пока не поздно!
– Но ты понимаешь, что тебя ждет?!
– Понимаю: суд. Всемирный. Пусть! Это прекрасный случай, чтобы открыто сказать всё, что мы думаем, когда меня будет слушать всё человечество.
– Но – ты сам? Большинство будет за них.
– Да: пусть. Пусть бойкот – меня и смерть не испугала бы. Буду знать, что пожертвовал собой недаром. Чем мы хуже их? Лал разве боялся?
– Он молчал, когда нужно было. Много, очень много лет.
– И не пожалел своей жизни, чтобы дать Дану шанс спастись. Ты сам говорил: он не только помогал спастись другу. Лал знал, что Дан может здесь сделать больше, чем он сам. Так нужно было!
– Да: то было нужно. Им. А то, что сделал ты? Твой поступок восстановит против нас слишком многих: Дан воспользуется этим, чтобы смести вместе с нами всё то, что мы должны отстоять.
– Я не дам им этой возможности. Скажу, как есть: что ты тут не причем.
– Неужели ты думаешь, я боюсь за себя? Милан, Милан! Ты не понимал и, боюсь, продолжаешь не понимать многое, слишком многое. Неужели ты думаешь, я уступил бы им тогда хоть сколько-нибудь, если бы не знал, в чем их сила? Если бы не понимал, давно, что всё, что проповедовал Лал, не появилось случайно? Что за этим стоит то, что было свойственно натуре людей, и что так и не удалось им изжить?
– Кажется, я теперь понимаю это.
– Всё ли? Разумные существа тянут за собой, как балласт, потребности, связанные с их животным происхождением. К чему они ещё человечеству? Делают ли его сильней? Нет! Только отвлекают от самого главного, самого прекрасного: чистого служения науке, которое одно должно быть целью и смыслом жизни. Всё остальное – любовь, родительский инстинкт – должны отмереть, исчезнуть. Это рудименты. Ненужные абсолютно. Давно. Мы недооцениваем значение великой эпохи кризиса, которая помогла человечеству в значительной степени освободиться от них. Жаль, что она закончилась преждевременно. Раньше, чем остатки инстинктов не исчезли окончательно.