Мое тело было тут же, на больничной кушетке рядом. Все до боли знакомо, словно время, как пленку в кассете, перемотали на три года назад. Капельница на стойке, прибор для мониторинга частоты дыхания и сердечного ритма, игла в вене и прищепка на пальце.

Отца в палате не было.

— Мама, — тихо позвала я.

Она встрепенулась, подскочила к кушетке.

— Мама, я здесь, в зеркале.

Она обернулась и застыла.

— Мам, не бойся.

— Надя! — всхлипнула она и присела на краешек кресла. — Доченька... — она прижала ладонь к губам. По щекам побежали два ручейка.

— Мамочка, все хорошо.

Мне стало так жаль ее. Я знала, когда она плачет по-настоящему.

Я подошла ближе, присела на корточки рядом и тихонько взяла ее ладонь. Она сжала мою руку.

— Прости меня, милая, прости, — прошептала она.

— Мама, не надо. Я знаю, вы старались, как лучше.

— Все должно было быть не так...

— Я знаю. Но так получилось.

Какое-то время мы сидели молча. А потом я не выдержала. Я рассказала ей, что чувствую, и как мне больно сейчас. Наверное, глупо переживать по таким пустякам, как отношения с мальчиком, когда за тобой охотятся бандиты, на кону собственная жизнь и благополучие родителей, но ничто сейчас не волновало больше.

Мама слушала и гладила мою руку.

— Надя, он очень хороший мальчик, — сказала она. — Такой силы и мужества, как у него, не встретишь и у взрослого мужчины. Но ты должна понять, вы несовместимы. Ты должна отпустить, дать ему возможность быть собой. Его не переделаешь.

— Он будто обреченный...

— Да, милая, так бывает. Вы слишком молоды. Вы еще дети. Ты полюбишь еще, и, возможно, не один раз. Тебе сложно принять это сейчас, но поверь, так будет, так всегда бывает. Сейчас тебе кажется, что эти чувства навсегда. В какой-то степени это действительно так, но ты изменишься, ты повзрослеешь. Ты не знаешь пока, что значит по-настоящему быть с мужчиной, жить с ним бок о бок, разделять его радости и неудачи, справляться с его проблемами. И не думай, что он не поймет и осудит. Он сам отлично понимает.

— Он ждал, мама... Все эти годы он искал меня. Он ничего не забыл.

— Надя, я боюсь, что именно ты разобьешь ему сердце. Настанет момент, когда он вынужден будет переступить через себя, он сам оттолкнет тебя. Поймет, что иного пути нет. Ты снова привязываешь его к себе, не даешь успокоиться, не даешь найти себя в этой жизни. У него другое предназначение, Надя.

— Но я люблю его, мам! У меня голова кругом, как люблю! Я все ему прощу, только пусть не гонит.

— Дочка, невозможно прощать каждый день. Такой любви не бывает. Простить, значит отпустить и забыть. Я знаю, о чем говорю.

Я уткнулась лицом ей в колени. В горле стоял ком.

— Прости, милая, прости, — мама провела рукой по моим волосам. — Мне жаль, что это случилось с тобой.

Я встала.

— Нужно идти, мам.

— Уходишь? Мы ведь так ничего не решили. И отец запропастился, — она недовольно швыркнула носом.

— Я приду опять, как только смогу. Вы берегите меня, ладно?

— Конечно-конечно, о чем ты говоришь!

— Ну я пошла, — я обняла ее на прощанье. — Мам, я тебя люблю... и папу.

…...

Может, где-то там, в будущем, мысли потекут другим руслом, чувства поблекнут, может быть, я даже разлюблю его... «так будет, так всегда бывает». А может, никакого завтра для меня нет... Есть только память и то, что я чувствую сейчас. А сейчас я сдаваться не намерена!

Дверь в зеркало Тимофея была темна и войти не получалось.

В груди засвербило.

То есть теперь он меня видеть не желает?!

Я принялась проверять подряд все двери на этажах черной башни. Четвертая попытка увенчалась успехом. Я попала в тот самый кабинет, где пару дней назад подслушала разговор между бандитами. Теперь в кресле напротив письменного стола сидел Тимофей. Вид у него был вполне здоровый.

— Давай-ка мы с тобой чаю выпьем, Тимофей. Тебе с сахаром?

Виктор Валентинович держал фарфоровый чайник, какие можно увидеть только в музеях да антикварных магазинах.

— Чаю не хочется, спасибо. Если можно, просто воды, — ответил Тим.

Он виновато смотрел в пол.

— А я, знаешь, иногда чайком балуюсь. Бодрит.

Виктор Валентинович налил себе в чашку. Потом достал из шкафа тяжелый бокал для виски, плеснул туда из графина и подал Тиму.

— Спасибо, — Тим взял бокал и поставил рядом на подлокотник.

— Сколько ты уже не ешь?

— Не помню точно. Может, года полтора.

— Это очень удобно, не находишь?

— Ну да.

— Ну, что ж, — сказал Виктор Валентинович и шумно выдохнул. — А Шоно, значит, не пришел...

— Он будет позже, — Тимофей пожал плечами, извиняясь.

— Надеюсь.

— Виктор Валентинович, можно мне забрать зеркало? — попросил Тим.

— Тимофей, меня меньше всего сейчас волнуют твои проблемы с девочками, — его доброжелательность несколько сбавила градус. — Я хотел бы обсудить вещи куда более важные.