— То есть мы ничего не можем сделать?

— Мы придумаем что-нибудь, — но голос Тима звучал совсем не обнадеживающе. — Софи, freins!

Софи посмотрела на меня вопрошающе. Я нехотя кивнула. Тогда она сбавила ход и скоро свернула к выезду. Мы так гнали, что успели оказаться в пригороде. За окном мелькали частные двухэтажные дома.

— Ну и что? Какой план? — спросил Шоно. Он запихал в рот большой палец и начал откусывать ноготь. Но тут же выдернул руку изо рта, встретившись взглядом с Софи.

— Я должен вернуться, — ответил Тим.

— А я, пожалуй, повременю, — отозвался Шоно. — Подстрахую, если вдруг что.

— Согласен. Найдешь, где перекантоваться?

— Не думай об этом.

…...

Шоно и Софи сошли на автобусной остановке. Тим развернул фургон и поехал назад. Он напряженно молчал, а я не знала, как к нему подступиться.

— Тим... — решилась я.

— Сейчас... сейчас... мне надо подумать.

— Зачем ты к ним возвращаешься? Ведь Шоно...

— Потому что я могу, а Шоно не должен рисковать. Ему могут не простить.

— А тебе?

— А мне простят. Все дело в том, кто сколько стоит...

— Ты так говоришь, будто вы вещи.

— Для них так и есть. Я — вещь подороже, Шоно — подешевле. Я пытаюсь сообразить, как набить себе цену, чтобы стоить дороже, чем ты и твое зеркало.

— Я — дороже тебя?

— Ты — дороже всех.

Тим надолго замолчал. Его руки механически переключали скорости и поворачивали руль. Случайно включенные дворники истошно скребли сухое стекло, но Тим продолжал ехать, не замечая ни противного звука, ни мельтешения перед глазами.

— Почему он так ко мне относится? — вдруг сказал Тим.

— Кто?

— Сын его разочаровал. Понятно, во мне он видит того, кем не стал Влад. Но есть что-то еще... Я должен знать, что еще скрывается за этой привязанностью. Почему я дороже, чем Влад?

— Ничто не может быть дороже собственного ребенка, — возразила я, поняв о ком он.

— Собственного ребенка... Именно! Его собственного ребенка. Только другой собственный ребенок. Ведь он почти сказал мне тогда... почти сказал...

— Что сказал?

— Он думал, я совсем обдолбаный и ничего не соображаю, — продолжал Тим. — Нет, я все отлично помню. Мне не приглючилось, как он хлестал меня по щекам и орал: «Моя кровь не может дойти до такого свинства!» Он сказал: «моя кровь»… Я все думал и думал, зачем он так сказал? А теперь вспомнил, что видел его... видел много раз, еще до Праги, в Зауральске, и в Горянке, и до того. Он появлялся, когда было труднее всего. Теперь я знаю, сколько на самом деле стою...

Вон там, смотрите! (перевод с французского)

Тормози! (перевод с французского)

Навалились сумерки, и в отражении стало тесно. Тишина между нами загустела и приобрела зловещей привкус. Вспышка озарила лицо Тима. Рядом оглушительно ухнуло, так что заныли стекла в машине.

— Вау! — Тим оживился. — Молния! Ударила прямо в дорогу!

Отражение качнуло.

— Что происходит?.

— Ветер поднялся. Похоже, сейчас ливанёт.

Скоро в стекла и крышу фургона, будто пальчиками, забарабанили тяжелые капли. А потом в один миг началась такая чечётка, что ничего кроме раскатов грома уже нельзя было расслышать.

— Надо остановиться! — прокричал Тим. — Свернем на заправку.

Он сбавил ход, и огни за окном перестали подмигивать. Мы остановились.

— Какая гроза классная! Весь день жарило и, наконец, прорвало.

Тим пересел на пассажирское сидение, потом установил зеркало напротив, так что теперь он отражался целиком.

Мне стало как-то не по себе. Мы вдвоем в машине… Снаружи — дождь.

— Что будем делать? — спросила я.

Мои руки, не зная куда себя деть, теребили закатанные рукава рубахи.

— Иди поближе. Я не слышу. Такой грохот стоит.

Его лицо, суровое и отстраненное еще несколько минут назад, теперь радостно светилось.

— Иди сюда.

Я протянула руку. Тим мягко привлек меня к себе на колени, обхватил ладонями затылок и шею. По позвоночнику пробежала горячая волна. Я вздрогнула, невольно выгнулась вперед и еще тесней прижалась к нему. Он судорожно выдохнул, обжег дыханием ямочку меж ключиц. Его прикосновения обволакивали теплом. Казалось, я утонула в его объятиях. Я чувствовала, как напряжение между нами растет с каждой секундой. Отчаянно хотелось большего. Но когда в очередной раз он попытался стянуть с меня ненавистную рубаху, я поймала его руки и прошептала: