– А чего тебе хочется?
– задаю ей вопрос, на который хочу получить достойный ответ, а не мычание, смешанное со слезами.

– Неважно, - разочаровывает она меня и утыкается лицом в подушку.

– Нивазна, - передразниваю ее писклявый голос и закрываю глаза, завершив этот бессмысленный диалог.

Не описать словами, что я чувствую сейчас. Эти ощущения непередаваемы, как бы я ни старался объяснить. Когда-то я спал рядом с маленькой Гвендолин, изредка просыпаясь, чтобы покормить или помочь ее брату поменять пеленки. Но сегодня все словно ожило. Галерея картин превратилась в музей живых восковых фигур. Я вновь чувствую себя двадцатичетырехлетним парнишкой, хотя на самом деле ни с кем более ощутить я себя так молодо не смогу. Я глубоко сомневаюсь, что когда-нибудь мне вновь удастся полежать с ней, почувствовать ее дыхание, сопенье и голос. Моя девушка - Сафина, наверное, сочла бы это неуместным - мое столь близкое пребывание с Гвендолин. Эта малышка ревнует меня ко всему, что дышит. (Даже, порой, дело доходит до абсурдных вещей). Однажды меня угораздило согласиться помочь неофитке (оффтоп от автора: после прочтения «Лолиты» не могу не читать слово «неофитка», как «нимфетка») - дочери одного из моих друзей. Так вот, лучше бы я не соглашался на эту чертову помощь. Все равно ничего не вышло. Только нервотрепки лишней наглотался. А как вы относитесь к прошлому? Что ж, уверяю вас, Сафина относится совсем иначе. По ее правилам, я не имею права на общение с бывшими подружками, а на общение с посторонними «бабами» необходимо брать разрешение. Относимся мы друг к другу далеко не одинаково. Я сохраняю преданность по ее правилам, но по моим правилам жить она не собирается. Думаю, вопрос этот решится в ближайшие несколько дней. Либо мои правила, либо до свидания. Обидно, почти год отношений прошел насмарку, невзирая на то, что истинные чувства, что царили между нами, улетучились еще десять месяцев назад. Привычка (привязанность) и любовь - совсем разные вещи. Я привязался к Гвендолин в день ее рождения и почувствовал вырывающуюся из моей груди страсть. Страсть к этой крохе, завернутой в пеленки. Эта страсть обрела иной облик, облик любви, которая до сих пор царит в моей душе.

Спустя полчаса, я заметил исчезновение ее суеты: Гвендолин перестала переворачиваться с боку на бок, перестала скидывать с себя одеяло и снова закутываться им, прекратилось хлюпанье носом. Искренне надеясь, что это исчадие ада уснуло, я облегченно вздыхаю и концентрируюсь на сонливости. Никогда не сталкивались с такой проблемой, как терзающее вас желание уснуть (исключительно по привычке), но бешеное сопротивление организма? Лично я впервые в такой ситуации. Но проблема не в том, что я не могу уснуть, а в том, что когда я борюсь с сопротивлением организма, меня одолевают различные мысли на тяжкие для меня темы, что появляются лишь в моих самых кошмарных снах. Например, мысль о Гвендолин. Мысль о раннем детстве, о дружбе с Льюисом и о его смерти, о том, как держал его мертвое и холодное тело на своих руках. Или же о родителях. Да, пожалуй, родители - один из моих главных кошмаров. И не потому кошмар, что не любили меня, а оттого ужас весь, что был я для них лишь подопытный кролик. Но это уже другой разговор.

Мне лучше рассуждать о Гвендолин, чем о родителях. От одной мыслишки о них в комплект воспоминаний входят сеансы, на которых я присутствовал в качестве подопытной мышки. Сеансы, заканчивающиеся болью, кровью и бредовым состоянием. В моей голове тут же рисуется картина воспоминаний: белая, как снег, комната; капли крови на идеально белом полу, появившиеся из-за повышенного давления; недовольные крики матери, суета рабочих и дрожащие от передозировки наркоза, пальцы.

Гвендолин закинула одну ногу на мое тело, скинув с себя одеяло. От неожиданности я резко скинул ее часть тела с себя, слегка всполошившись. Позже я понял, что ей всего лишь, скорее всего, стало жарко.

– Ты чего?
– тяжким голосом произносит она.

– А ты чего?
– строго спрашиваю ее.
– Я тебе не плюшевый мишка, чтобы терпеть твои закидоны.

– Я не специально!
– восклицает девочка.
– Мог бы и аккуратно убрать, зачем такая жестокость?

Интересно представить, что было бы, если я выпорол бы ее ремнем за плохое поведение. Закатила бы истерику? Упала на пол и начала бы колотить ручками и ножками? Ненавижу, когда дети пытаются привлечь к себе внимание. Возможно, вы сочтете, что я противоречу сам себе: боготворю Гвендолин, но попутно любви этой, ненавижу? Нет, не ненавижу. Скорее просто раздражаюсь ее временным, к счастью, поведением. А может не временным. В любом случае нужно надеяться на лучшее. В конце концов, я тоже был таким когда-то. Но бывало это очень редко. И не в такой форме. Я что-то делал (часто это были школьные поделки), а по завершению творения дарил это родителям, надеясь хоть на какое-то ласковое слово. Мою работу оценивали, хотя через минуту она летела в мусорку. Обидно чутка.

– Расслабься, обычный рефлекс. Ни о какой жестокости даже и мысли не было, - спокойно произношу я, коварно улыбаясь, представляя, как мой ремень скользит по ее заднице за все непослушанье, которое она проявила сегодня.

– Хм, - слышу от нее, отчего, обхватив ее плечо рукой, притягиваю к себе (пытаясь хоть как-то проявить дружеское отношение. И гостеприимство). Не стоит подражать плохому поведению и строить из себя столь невоспитанного человека, как делает это она. Это далеко не круто. Уж мне ли это не знать.

Секунду спустя, я получаю ответку в форме оплеухи.

– Да расслабься, - пищит она, - всего лишь рефлекс.

Моя рука мгновенно выскальзывает, и я еле осознаю то, что произошло. Хочется назвать ее мелкой дрянью, смеющей поднимать на меня руку в моей же квартире. И потом, сколько ей лет? Одиннадцать? И только? В таком возрасте позволять себе такое - верх наглости и бескультурья. Вам знакомо такое чувство, когда вы действительно имеете в себе зверя, словно держа и зажимая его ладонями? Сейчас я чувствую именно это. Я не даю своему желанию «добро». Хотя отчихвостить этого ребенка все же следует. Но не я этим должен заниматься, а ее родители. И опять же мои мысли заходят в тупик. Ее родители не выполняют своих истинных родительских обязанностей. Все равно, что поставить чайник на плиту кипятиться, а через минуту отправиться спать. Ее родители безответственные: родили чадо и отправили его во взрослую жизнь самостоятельным путем. Что ж, это не ее вина. Потому мне сейчас легче - я утешился мыслью, что Гвендолин не осознает своего ужасного поведения. В детстве она была точности такой же, хотя практически не ревела.

Я запомнил ее такой: младенцем, корчащим рожицы, капризницей, которая требует к себе внимания, маленьким ангелом, который сладко спит, даря зрителям этого представления истинное удовольствие. Да, я любил смотреть на спящую Гвендолин. И вовсе не потому, что нервная система Эрика отдыхала, а потому, что дивный вид Гвен заставлял мою душу трепетать, как бабочка в воздухе.

Боль, которую подарила мне эта засранка, не так уж сильна, как она считает. Но я все же счел продемонстрировать и спародировать калеку, которой она выставляла себя совсем недавно. «Ууу», «Ооох», «Ммм», - все это попытался издать я, хотя получилось не так, как хотелось.

– Ты, блять, кончил?
– хмурит бровь и щурит глаза.

Нужно сказать о том, что до меня не сразу дошли ее слова. Вернее говоря их смысл. Но догнав, меня терзает вопрос: «Откуда ей известны столь тонкие подробности взрослой жизни?». Но предпочел я промолчать, тешась надеждами, что она не пробовала это с мальчиками-одноклассниками в туалете, во время переменки.

– Я должен отругать тебя за такое невежество, да и за нецензурного характера слова, тоже. Согласна с этим?

– Мне, по-твоему, пять лет?
– возмущается девочка, чуть опустившись.