– Хранитель... Налей мне безразличия... Ты знал? Ты знал, что вся история с Лиамом, с Энж...и со мной нужна была только для того, чтобы... Мы думали..., что Лиам- причина всему!

Вылив из золотого кувшина все безразличие до капли, Хранитель ответил, поднося чашку Себастиану:

– На каждое объяснение найдется свое объяснение, отрицающее первое. Все- правда и все-ложь. Выпей. Нам предстоит серьезный разговор. Он затянется надолго, мне нужно будет рассказать тебе все, потому что тебе и только тебе суждено разобраться во всей этой истории. Как всегда, в который раз... снова.

Словно в подтверждение слов Хранителя, раздался хлопок закрывшейся книги, заставивший обернуться обоих собеседников. Книга смеялась.

***

Генрих провел рукой по старой раме, проверил присутствие всех трещин на ней...Сколько же ночей он провел, стоя у этого окна! Сколько же мыслей, нужных и нет, возникало в его голове, когда он смотрел через пыльные стекла на сад! В детстве он частенько прибегал сюда ночью, и стоял, наблюдая, как меняется погода, спорил сам с собой, после какой по счету песни сверчка начнет всходить солнце... И чуть погодя, бежал в сад за цветами для матери: ведь именно такую цену должен был заплатить проигравший- промокшие от росы ноги и мурашки от утреннего холода по всему телу.

Сегодня был странный вечер: за окном светила луна, мерцали звезды, деревья спали, ветер не будил их своим появлением... Всем людям без исключения должно было казаться, что вечер изумительный, и лишь один Генрих видел, как за окном чернота борется с розовой пеленой. Они сплетались в косы, желая побороть друг друга, разлетались в разные стороны, чтобы затем кинуться навстречу в проникающем ударе. Крутились, вертелись, описывали круги, квадраты, всевозможные фигуры, которым не было названия... И в его душе происходило то же самое.

Ареон, спавший мирно у камина, вскочил и побежал к двери. В комнату вошла Элизабет и потрепала его по челке.

– Добрый вечер, - тихо поздоровалась она с мужем.

– Добрый,- ответил Генрих после небольшой паузы.

– Вы уехали так рано... я искала вас...

– Да. Я не люблю балы.

Она подошла поближе и тихо сказала:

– Анри, простите меня.

Он усмехнулся. Так она его называла впервые. Его всегда раздражало, когда окружающие в попытке повлиять на его отношение к ним, как будто это было возможно, обращались к нему по этому ласковому имени.

– Почему "Анри"?

Она ответила сразу, как на духу:

– Я хотела быть ближе.

– А стали еще дальше, хотя спасибо за откровенность.

– Как мне называть вас?
– Спросила она после небольшой паузы.

– Я бы не отказался от имени "любимый".
– Усмехнулся он, чувствуя, как в груди закипает праведный гнев, и понимая, что виноватых в том нет.
– Элизабет, перестаньте. Идите спать, уже поздно. Вы наверняка валитесь с ног от усталости, а я слишком пьян, чтобы разговаривать с вами.

– Я не усну...

– А я сегодня не в голосе, чтобы спеть вам колыбельную. Как только ваша голова коснется подушки...

– Я не усну, если буду знать, что вы меня не простили.

Он усмехнулся:

– Вот как? Элизабет, я никогда не обижаюсь, я делаю выводы.

– И какой вывод вы сделали? Что, если он неправильный?

– Вы же знаете, что я всегда прав, - иронично рассмеялся он.

– Я тоже не полная дура, и понимаю, что вы напились из-за меня.

– Элизабет, спокойной ночи.

– Нет.

– Идите спать.

– Нет, -ответила она спокойно, но в следующий миг испуганно вскрикнула, так как, желая остановить словесную перепалку, Генрих с размаху расколол бокал с вином о стену, бросив его через всю комнату.

Желая этим жестом испугать Элизабет и поставить точку в сегодняшнем разговоре, он отвернулся от нее, пытаясь сосредоточится на борьбе черного и розового, все еще происходившей за окном. Но почувствовал, как ладони любимой, холодные от волнения, легли на его спину, лоб нашел пристанище где-то в области лопаток, теплое дыхание побежало волной по спине. Ее поведение было таким естественным и трогательным, что Генрих не знал, как ответить на этот жест: развернуться, прогнать, оттолкнуть, уйти самому... или обнять, зарыться лицом в ее волосы, вдохнуть их дурманящий запах? ... Его сомнения развеялись, когда он почувствовал, что рубашка стала мокрой от ее слез. И эти слезы не оставили ему выбора.

За окном черный туман рассеялся и розовая пелена праздновала победу, трубя о ней во все фанфары, а Генрих обнимал жену, пытаясь успокоить.

– Пожалуйста, не прогоняйте меня!
– просила она сквозь слезы,- Я сама не понимаю, что происходит со мной.

Он улыбнулся. Глупенькая, растерянная девчонка, которая бродит по лесу в поисках выхода из него- вот кто она. Столько лет прошло, а она все продолжает блуждать, ища выход. И это было его ошибкой: выводя однажды Элизабет из него фактически, он не вывел из него ее душу. Слишком долго единственным знаком, на который она шла, в надежде выйти на волю, был Чартер, продолжающий манить ее напрасными обещаниями любви и верности даже сейчас, даже после того, как покинул: появлялся видимым только для нее одной приведением, маячил сладкими воспоминаниями из детства. Она заблудилась, и в этом не было ничего удивительного: любой бы заблудился на ее месте.