На этом они распрощались, и отец Матео поспешил в Ватикан к воротам Святой Анны. Пройдя мимо казарм швейцарской гвардии и приблизившись к зданию типографии, он невольно обратил внимание на небольшую делегацию у башни Николая V: рослый епископ Ортинский Пол Марцинкус возвышался над своими собеседниками в деловых костюмах. Разговор был оживлённым и даже весёлым, что в стенах Ватикана нечасто можно было увидеть. Контекст был ясен: секретарь Института Религиозных Дел, то есть, Банка Ватикана, развлекал беседой деловых партнеров после наряжённых переговоров.

Второй раз за день Мурсиа прошиб холодный пот, когда среди мужчин в светской одежде он узнал того самого банкира-альвара, о котором не далее как двадцать минут назад рассказал Нику Пэлему. Ицхак Сарваш тоже заметил священника, и по хитрому прищуру раскосых глаз отец Матео понял, что Вечный Финансист, как за глаза называли Сарваша альвары, не прочь переговорить и с ним. Но епископ Ортинский продолжал что-то втолковывать своим гостям, и отделаться от него Сарвашу, решительно, не было никакой возможности.

Отец Матео степенным шагом проследовал мимо компании и зашёл в здание почтамта. Получив из рук сестры Марии служебную корреспонденцию, он уже собирался уходить, как в дверь вошла молодая монахиня и, глядя в пол, обратилась к нему:

– Извините отец, вам просили передать.

Девушка протянула Мурсиа сложенный клочок бумаги и поспешила удалиться.

То, что записка была от Сарваша, сомневаться не приходилось. На блокнотном листке ручкой был тщательно выведен то ли знак бесконечности, то ли восьмерка - это как повернуть. Слишком тяжёлым выдался день для отца Матео, чтобы ещё разгадывать ребусы. Он вышел на улицу, но у башни Николая V уже никого не было. По дороге до Апостольского дворца Мурсиа размышлял, что может означать цифра восемь, но иного варианта как Восьмигранный двор в музее Пио-Клемента, он не придумал. Что ж, стало быть, как и Нику Пэлему, сегодня ему придётся посетить музей.

Добравшись до кабинета статистического бюро, Мурсиа положил почту на стол.

– Что отец Матео, - мягко обратился к нему епископ Норезе, глава бюро, - задержали вас сегодня в университете?

– Да, монсеньор, - начал оправдываться тот, - новые дела наваливаются как снежный ком, особенно когда их совсем не ожидаешь.

– Ничего, вы молоды и с Божьей помощью сил на всё вам хватит.

– Простите, монсеньор, но не могли бы вы отпустить меня всего на полчаса. Боюсь, если упущу момент, то рискую лишиться очень важных сведений для Понтификального ежегодника.

– Конечно, идите, - благодушно произнёс епископ, - не теряйте времени, раз это важно для нашего общего дела.

И Мурсиа пошёл. Он очень сомневался, что из разговора с Сарвашем он сможет выудить что-то полезное для статистического бюро, но в том, что финансист может дать ему пищу для размышлений, он не сомневался.

Пройдя по улочке Святого Пия X, он завернул к фонтану "Галера" и по лестнице Браманте вошёл в музей. Он не ошибся, Ицхак Сарваш действительно ждал его в Восьмиугольном дворе и внимательнейшим образом рассматривал барельефы между портиками.

– Добрый день, отец Матео, - улыбнулся ему Сарваш, как только увидел священника.
– Неожиданная встреча, согласитесь?

Мурсиа был приятно удивлён, особенно после беседы с англичанином Пэлемом, что Сарваш обратился к нему как к духовному лицу. Такой учтивости от человека воспитанного в еврейском гетто и немалую часть жизни проведшего на мусульманском Востоке он и не смел ожидать.

На вид Ицхак Сарваш оставался всё таким же худощавым юношей лет двадцати трёх, каким и переродился для вечной жизни лет триста назад: смуглый, темноволосый, кареглазый, с неизменной хитрой улыбкой на устах. Наверное, епископ Ортинский счёл его безобидным выпускником финансового факультета, только-только начинающим познавать мир больших денег. Но нет, на самом деле Ицхак Сарваш был старым дельцом до мозга костей. Уж что ему не было присуще, так это профессиональная наивность, хотя изобразить её он мог мастерски, лишь бы ввести в заблуждение своих деловых партнёров. Хоть Сарваш и был младше Мурсиа на добрых четыре сотни лет, но благодаря способности постоянно вести двойную жизнь Вечный Финансист неизменно внушал Инквизитору скорее трепет, чем неприятие.

Неспешно прогуливаясь по залам музея Сарваш ностальгически заметил:

– Помню, как посетил это место в первый раз. Неизгладимое впечатление.

– Правда?
– вопросил Мурсиа, ибо до сегодняшнего дня не мог заподозрить в расчётливом дельце истинного ценителя искусства.

– Поймите правильно, тогда я только покинул земли Османской Империи, а там любое изображение человека есть деяние греховное. Что уж говорить и о скульптуре.

Мурсиа понимающе кивнул. Значит, интерес к музею для Сарваша складывался из простого любопытства, а теперь и ностальгии. Проходя мимо статуи Венеры Счастливой, Сарваш поинтересовался.

– Всегда было интересно узнать, как в Ватикане относятся к такому обилию обнаженной натуры в его стенах?

– По-разному. Есть ценители искусства, есть поборники нравственности. В этом зале выставлено всего лишь наследие языческого мира. А вот в Сикстинской капелле торжество плоти явно затмевает духовное содержание.

– Не любите Микеланджело?
– лукаво поинтересовался Сарваш.

– Не люблю искажение смысла, - честно признался Мурсиа.
– В Сикстинскую капеллу туристы приходят не для того, чтобы смотреть на фрески вроде "Изгнание из рая" или "Всемирный потоп" и задуматься над их сюжетами. Нет, они приходят, чтобы просто смотреть, - проходя через Зал Муз Мурсиа как бы невзначай заметил, - Говорят это только копии античных статуй.