— Я знаю.

— А что ты мог от него услышать, Дэвид? Мистер Вассерман — старый человек, он практичен. Я знаю, что ты чувствуешь, но иногда приходится идти на компромисс. Ты сам говорил, что парносса необходима для хорошей жизни, что не может быть хорошей жизни, если не зарабатывать на нее. — Она суетилась вокруг него, как квочка: принесла шлепанцы, налила чашку горячего чая, щедро сдобренного виски и лимоном.

— Выпей; это предохранит от простуды.

— Зарабатывать на жизнь — необходимость, — вставил он посреди всей этой суеты. — Зарабатывать на хорошую жизнь — роскошь. Мне не нужна роскошь для хорошей жизни. Я не отвергаю ее, конечно, я не аскет. Но я не нуждаюсь в ней.

— Но куда бы ты ни поехал, за исключением маленьких городков вроде Барнардс-Кроссинга, везде будет больше чем один храм. И это уже будет означать конкуренцию.

Он устало покачал головой.

— Ты не понимаешь, Мириам. По сути дела раввину платит храм или синагога, потому что в Америке это самый удобный способ выплаты вознаграждения за его работу. Но он — не служащий храма. Судье тоже платит государство, но он все же абсолютно свободен и может вынести постановление против действий своего государства. И если здание его суда сгорит дотла, это не означает, что он утрачивает свои обязанности, свою ответственность и свое предназначение. Но здесь, если храм разделится, у нас будет скверная ситуация. Два раввина превратятся лишь в приманку в двух кампаниях за членство. И я не хочу участвовать в этом.

— Но если, как ты говоришь, ты настаиваешь на том, чтобы быть раввином единой общины, то это навсегда означает жизнь в маленьком городе.

— Что ж, я люблю маленькие города. А ты нет?

— Да-а, но маленькие города означают маленькие общины, а маленькие общины означают маленькую оплату. У тебя нет никаких личных амбиций?

Он удивленно посмотрел на нее.

— Конечно, есть. А зачем бы еще я тратил так много времени на постоянное обучение? Но мои амбиции заключаются в том, чтобы быть рабби, а не в чем-то еще. Я не стремлюсь использовать раввинство как трамплин для какой-то другой работы, которая выше оплачивается и более престижна. И не хочу быть важным рабби с большой кафедрой в каком-нибудь престижном храме, где меня никогда нельзя будет найти, потому что я постоянно должен буду где-нибудь выступать. Я бы не хотел этого, и ты, — он потянулся к ней и успокаивающе похлопал ее по руке, — ты этого тоже не хотела бы. Возможно, ты гордилась бы мной некоторое время, увидев мое имя или фотографию в еврейской прессе. Но через некоторое время ты бы привыкла к этому, как и ко всему остальному. Кроме того, я думаю, что в любом случае не способен на это.

— Но ты должен пойти на какой-то компромисс, Дэвид, или…

— Или что?

— Или продолжать переезды.

— Мы провели здесь почти шесть лет. Но ты права, пора бы и остановиться. Джонатану это тоже не на пользу, опять-таки. Я думал об этом. Куда бы я ни поехал, везде будут свои Горфинкли и свои Паффы.

— И что ты намерен делать? — спокойно спросила она.

Он пожал плечами.

— Пожалуй, выберусь в Нью-Йорк на этой неделе, повидаю Хэнслика и скажу ему, что хотел бы другое место. Может быть, в Гилеле…

— Дэвид, и все это из-за того, что ты настолько… — она собиралась сказать «упрям», но смягчила, — настолько убежден в своей правоте?

Он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся.

— У католиков есть их исповедники, — сказал он, — а у евреев есть их жены. Пожалуй, наш порядок мне нравится больше.

— Ты увиливаешь, — сказала она, но невольно засмеялась.

— Увиливаю? Не исключено. Ну, хорошо, возможно, частично и из-за того. А тебе что, не понравились эти два дня в Бинкертоне? По правде говоря, дорогая, я устал от борьбы. Я борюсь уже почти шесть лет — с тех пор, как приехал сюда. В принципе я был к этому готов, но надеялся, что смогу сосредоточиться на своей настоящей работе, как только выяснится, кто здесь рабби. Но все это время я должен был бороться только за то, чтобы остаться. И я устал.

— Ты и в Бинкертоне спорил, — заметила она.

— Там было другое. То был вопрос принципа. А тут — не знаю, возможно, это неподходящая конгрегация для меня. Они такие… такие сварливые. — Он засунул руки глубоко в карманы брюк и зашагал по комнате.

— Репутацией покладистых евреи никогда не пользовались, — мягко сказала Мириам. — И почему ты думаешь, что их сыновья и дочери в колледжах будут другими?

— Возможно, и нет, но, может быть, их разногласия будут на другом уровне, чем, скажем, постоянные места в храме. И еще кое-что. Раввин, прежде всего, — ученый, исследователь. Для научной работы необходимо свободное время. А в Гилеле, надеюсь, оно у меня будет…

— Но здесь ты делаешь дело; в колледже ты будешь только читать об этом.

— Что ж, я бы хотел иметь возможность немного почитать.

— Ах ты… — Она взяла себя в руки. — Ты витаешь в облаках, Дэвид. А как насчет ближайшего будущего? Общинный Седер в воскресенье, например. Ты будешь проводить его? Ты думал об этом?

— Нет, не думал. Но теперь, когда ты напомнила, думаю, что пока я не ушел в отставку или пока за нее не проголосовали, официально я все еще рабби, и мне бы следовало провести его. Конечно, Горфинкль с помощью нового ритуального комитета может решить, что руководить будет кантор или, например, Брукс. Меня это не очень волнует. Я и сам чувствовал бы себя неловко, не будучи переизбранным на новый срок. Да и вообще, Седер-то ведь, по сути, вовсе не общинное мероприятие. Это семейный праздник. Мы проводим Седер в храме только потому, что многие люди или слишком ленивы, чтобы провести свой собственный, или просто не могут.

— Но если они действительно решат, что руководить будет кто-то другой, что ты сделаешь?

— Я? Останусь дома.

— Но…

В дверь позвонили.

— Кто это, в такое время? — воскликнул рабби. — Одиннадцать часов.

Мириам поспешила к двери.

— Это мистер Картер. Входите, пожалуйста.

Он вошел в комнату и сел на придвинутый для него стул — сел на край, выпрямившись и не касаясь спинки стула.

— Мой сын мертв, — объявил он.

Рабби с женой были потрясены.