— Сбежал — не сбежал, а на участке мне делать нечего.

Неловкость и растерянность свою он старался, по старой привычке, скрыть за презрительной усмешкой и грубостью.

Но Щелкачев будто не заметил этого.

— Что же так? — деловито спросил он. — На повышение приглашают или обидел кто?

— Ха! Хотел бы я посмотреть, кто это меня обидит, — начал было Васька, но перехватил во взгляде парторга веселую смешинку и поспешил поправиться: — Был один, да ему теперь положение не позволяет.

— Смотри-ка, — удивился Щелкачев. — А я думал, ты не злопамятный…

— А это для кого как. За тобой я, не беспокойся, ничего не имею. А чтоб мне всякая скотина на любимую мозоль всеми четырьмя копытами становилась — бесполезно.

— Ну, спасибо и на том, что на меня зла не имеешь. А то, я действительно очень беспокоился, — иронически заметил Щелкачев, аккуратно поставил Васькин валенок на пол и отряхнул ладони. — В бригаду прощаться, надо думать, не пойдешь? Работают они — заняты. Опять же в глаза ребятам смотреть придется, объяснения потребуют — куда и почему. Так что валяй, тикай потихоньку.

— Воспитываешь?

— Дура! Если пьяница, к примеру, сам бросить пить не хочет, то его никакие доктора не вылечат. Так и с воспитанием. Самому себя воспитывать надо. Во всем…

Александр Павлович говорил с Васькой, стараясь исподволь поколебать его решение оставить участок. Ну, уйдет парень из коллектива, в который только-только начал врастать, а потом что? Не очень-то еще тверд на ногах парень, не свернул бы опять с дороги на темную тропку. Или попадет под начало к какому-нибудь деляге вроде Сковородникова и разуверится окончательно и в себе и в людях. Просто взять и не отпустить — тоже не выход. Этот ни расчета, ни документов ждать не будет — так убежит. Характерец!

И Александр Павлович все же нашел верный ход.

— Да, собственно, не о тебе и речь, — продолжал он. — Меня сейчас другое занимает.

— Это что же, интересно?

— Только если между нами. Идет?

— Какой может быть разговор? Могила! — Васька выразительно прикусил ноготь большого пальца и провел им по горлу: молчок, мол, даже под страхом смерти. Но спохватился и изобразил на своем лице полное равнодушие. — А в общем, как хочешь. Можешь и не говорить.

— Ну, ладно, верю-верю, — успокоил его Щелкачев. — Понимаешь, инспектор тут один приехал, из отдела кадров. Нашел у нас непорядки кое-какие, на то он и инспектор. Только кое в чем товарищ этот магаданский не прав. Обвиняет он руководство участка в неправильном отношении к людям. Заботы как будто мы о них должной не проявляем. И довод нашел: люди, говорит, с участка бегут. А у нас один Сорокин и ушел-то всего. Верно говорю?

— Факт, — подтвердил Васька. — И тот по нервной слабости драпанул.

— Возможно. Во всяком случае, один Сорокин — это еще не люди, а всего один человек и потому — исключение. Ну, а если за ним следом еще кто-то направился, то это уже люди — множественное число. И объяснить это уже сложнее. Вот и получится, что товарищ магаданский прав.

— Кто прав? — возмутился Васька. — Это тот, который в фетровых валенках, прав?!!

— Ничего не поделаешь, — развел руками Щелкачев. — Ну, ладно. Раз вопрос решен, то решен. Будь здоров.

Щелкачев направился к выходу.

— Ты погоди, парторг, — остановил его Васька. — Это что же получается? Товарищ этот твой магаданский мне в самую душу накапал, а я его же руку держать буду, да?

Александр Павлович пожал плечами. Васька рассмеялся:

— Ох, и хитер мужик!

— Кто хитер?

— Ты хитер. Воспитываешь все-таки? Вроде как бы из-за угла. А иголки у тебя большой нету — валенок подшить?..

Когда Сергею сказали, что с ним желает говорить «товарищ из Магадана», он подумал с досадой: «Ну, вот, опять…» Хотя никакого «опять» не было. Если не считать неприятной сцены расставания с ребятами на участке и памятного комсомольского собрания, то никто с Сергеем о его переходе в связь так пока и не разговаривал. Но все равно нервы его были взвинчены настолько, что шел он да эту беседу с чувством раздражения и Настороженности. Впрочем, утешал он себя, может быть, его вызывают по какому-нибудь другому делу, касающемуся работы? Вряд ли…

Инспектор принимал в кабинете председателя приискового комитета. Войдя туда и, к удивлению своему, узнав в человеке за письменным столом Сковородникова, Сергей и вовсе перестал ждать от этого свидания чего-либо хорошего.

Он остановился у самой двери и хмуро, исподлобья смотрел мимо инспектора в окно, из которого виднелся залитый солнцем заснеженный склон сопки. Только внизу, почти у самого ее подножия, чернели рядом две стройные молоденькие лиственницы — те самые…

Не здороваясь, Сергей спросил:

— Звали?

— А как же? А как же? — Сковородников вышел из-за стола, приветливо улыбаясь, мягко взял Сергея за локоть и подвел к столу. — Садись, рассказывай, как живешь, как дела. Ты же, можно сказать, мой крестник здесь.

Сергей не поверил в искренность отечески-покровительственного тона инспектора. «Чего ему от меня надо? — думал Сорокин. — Чего он лебезит?».

— В связи, значит, устроился? Слыхал, слыхал. Молодец!

Сковородников сел рядом с Сергеем и одобрительно похлопал его по коленке. Сергей метнул на него быстрый взгляд: не смеется ли над ним кадровик? Вроде нет.