Когда слово попросил Василий Кротов, сердце Сергея тревожно екнуло.

Рассказав о делах участка, о трудовых буднях молодежи, Василий в заключение сказал:

— Конечно, не все у нас так гладко, как хотелось бы. Есть среди нас и такие, которые еще не отдают всех сил работе, подчас очень трудной, требующей мобилизации всей воли. Но постепенно мы избавляемся от таких людей. Вернее, я хотел сказать, что их становится с каждым днем все меньше, потому что в конце концов такие люди находят свое место в коллективе. Но недавно был у нас случай совершенно исключительный. Сбежал с участка, испугавшись трудностей, комсомолец Сорокин — вон он сидит. Если говорить формально, то все может показаться и вполне законным. Его перевели на прииск приказом директора на работу по специальности.

Но мы все считаем этот переход Сорокина просто дезертирством, потому что он оставил очень ответственный участок в самый напряженный момент и даже не предупредил никого. Короче говоря, для нас Сорокин — трус и дезертир.

По залу прошелестел шумок. Сергей сидел, опустив голову, не решаясь поднять глаза, и больше всего боялся встретиться взглядом с Катей.

Кто-то сзади сказал вполголоса:

— Танкист, говорят. Интересно, а если бы война…

Сергей вскочил, хотел сказать что-то, но в горле у него встал предательский комок. Не глядя кругом, он пробрался к выходу и выбежал на улицу.

Был такой же, как и позавчера, вечер, но Сергей, не замечая ничего вокруг, быстро шагал к дому. Только услышав за собой быстрые мелкие шажки, он оглянулся. Его догоняла Катя.

— Погоди, — тихо, но повелительно сказала она.

Сергей остановился. Катя взяла его под руку и пошла рядом.

— Ты почему не выступил после Кротова? — горячо спросила она. — Почему?

Сергей молчал.

— Отвечай — почему?

— Больно надо — оправдываться! Пусть говорят и думают, что хотят.

Катя остановилась и высвободила руку.

— Так тебе все равно, считают тебя трусом или нет? Или тебе нечего было сказать? Может быть, ты в самом деле трус? Неужели мне ты тоже ничего не объяснишь?

Сергей тихо произнес:

— Из-за тебя я сюда перешел. Об этом мне надо было говорить на собрании?

— Из-за меня? — Катя даже отступила на шаг. — Из-за меня ты пошел на то, чтобы тебя считали трусом?.. Нет, нет. Скажи, что ты думал не только обо мне, а и о деле, что так начальство решило, в конце концов. Скажи правду, Сергей, или я действительно поверю, что ты трус. И всем, слышишь, всем буду говорить это!

Жгучая, нестерпимая обида захлестнула Сергея.

— Ну и давай, — сквозь зубы выдавил он. — Давай рассказывай. Или в газетку напиши. Стишками. У тебя получается.

Катя замерла, хотела ответить что-то, но промолчала, приложила ладони к щекам и, круто повернувшись, побежала от Сергея прочь, в темноту пустынной молчаливой улицы.

А в это время в клубе, где продолжалось комсомольское собрание, Григорий Полищук горячо говорил с трибуны:

— Нет, я не защищаю Сорокина. Ясное дело, что он не прав, потому что сделал это ни с кем не посоветовавшись, поставил нас всех перед фактом — и товарищей своих, и руководителей участка. Не прав он и потому, что не пожелал теперь вот здесь даже объяснить нам, как все это получилось. Но я не верю, что Сергей Сорокин трус. Я ведь его лучше вас всех знаю…

— А факты? — крикнул кто-то из зала.

— Факты? В том-то и беда, что мы уцепились за голые факты и даже не попробовали как следует в них разобраться. И больше всех виноваты в этом я и Кротов. Я — потому что другом ему считаюсь, а Кротов — потому что речь о комсомольце идет, а он у нас комсорг.

— А мне все ясно, — бросил из президиума Василий.

— А мне не ясно. Заклеймить товарища страшным словом «трус» просто. А вот разобраться в его поступке и помочь ему — это, конечно, труднее.

— Товарищу надо правду в глаза говорить. На то она и дружба, — снова вставил Кротов.

— А ты думаешь — я не знаю, что такое дружба? — повернулся Григорий к президиуму и — снова в зал: — Был у нас в части случай такой. Во время зимних учений танк под лед провалился. Командир и башнер успели выскочить, а механик там остался, внизу. Так этот башенный стрелок три раза в полынью нырял, пока не вытащил его. А ведь он жизнью своей рисковал!

— Интересно рассказываешь, конечно, — иронически перебил Полищука Кротов, — но все это к делу никакого отношения не имеет.

— Для тебя не имеет, а для меня очень даже имеет, — голос Григория задрожал от волнения, — потому что тем башенным стрелком был Сережа Сорокин.

Инспектор говорил витиевато, длинно и нудно. Щелкачев слушал и никак не мог отделаться от навязчивой мысли, что однажды он уже где-то видел этого человека, слышал его дребезжащий, надтреснутый голос, но где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не мог.