Шрифт:
С тяжелым грузом вошел в палатку Сергей. И всю ночь этот тяжкий груз не давал ему заснуть. Он ворочался с боку на бок, вставал, подолгу сидел у печки, курил папиросу за папиросой и машинально, думая о своем, бросал и бросал в нее коротко напиленные чурки. Ребята спали как убитые.
А утром Григорий шепнул ему шутливо:
— До чего горяча эта самая любовь, всю-то ноченьку в палатке такая жара стояла…
Обиделся Сергей, и получилось так, что даже лучшему другу ничего не поведал о своих радостях и сомнениях. А через день пришел приказ: видно, начальник телефонного узла не терял времени даром.
Первым о нем узнал даже не Сергей, а Саркис, который и принес эту весть из конторы участка в палатку.
— Как же так, а?! — недоумевающе обращался он то к одному, то к другому. — Что же это получается: когда захотел, тогда и ушел? А работа как? Что, теперь Полищук и Вересов вдвоем на трех машинах работать будут, да?!
В палатке воцарилось гнетущее молчание. Сергей, сидя на нарах и наклонив голову, исподлобья наблюдал за товарищами: что скажут?
Молчание прервал Василий Кротов.
— Пусть уходит, — сказал он, не глядя на Сергея. — Это лучше, чем если мы когда-нибудь обнаружим, что на одном из бульдозеров нет машиниста.
Сергей резко встал.
— Так что же я, по-твоему, дезертировать могу, да? — с вызовом глядя на комсорга, спросил он.
— Уходи, — твердо сказал Кротов.
Сергей растерялся, посмотрел на одного, другого и остановил свой взгляд на Григории, словно спрашивая: ну, а ты? Что скажешь ты, друг?
Григорий торопливо заговорил:
— Погодите, ребята. Может, это и не он вовсе. Может, он не хотел. Девушка у него там, на прииске…
Из дальнего, самого темного угла палатки, присвистнув многозначительно, отозвался Васька Клыков:
— Вот теперь все ясненько, — и пропел: — «Позади их слышен ропот: нас на бабу променял…»
Сергей рванулся на голос, но Григорий схватил его за куртку.
— Погоди! Рассказывай давай.
Но Васька был уже на ногах и с вызывающим видом надвигался на Сергея.
— Одну минутку, — сквозь зубы цедил он. — Может быть, мы с товарищем выйдем на воздух, чтобы не сокрушать здесь мебель?
— Сядь, — строго сказал Григорий. — Сядь!
Васька не сел, но отодвинулся в сторону, ворча что-то себе под нос.
— Говори, — снова потребовал Григорий у Сергея.
Но Сергеем уже руководила только обида. Сбросив со своего плеча руку друга, он кинулся к нарам и стал в беспорядке швырять в вещевой мешок бритвенный прибор, мыльницу, теплые носки…
Все молчали. Саркис полез на свое место, дотянулся до изголовья и достал книгу.
— Не забудь. Твоя, — положил он ее перед Сергеем.
— Смотри-ка, «Молодая гвардия», — разглядел Васька. — Какие книжки читает, а?!
Ребята расступились в молчании, давая Сергею дорогу. Только уже переступив порог, он услышал взволнованный голос Григория:
— Нельзя же так, ребята…
Еще минуту спустя, когда Сергей уже вышел на тропу, ведущую к прииску, тот же голос окликнул его сзади:
— Сережа!..
Сергей не оглянулся.
Катя жмурилась — от солнца, от ослепительного белого снега, от лукавой улыбки. И Сергей никак не мог перехватить ее взгляд. А ему так было нужно прочесть в этом взгляде что-то очень-очень важное. Именно сегодня, сейчас!..
Накануне они были в приисковом клубе, в кино. Когда раненый герой фильма закачался над пропастью, Катя испуганно схватила Сергея за руку да так и оставила свои тоненькие, чуть прохладные пальцы на его широкой ладони. И до самого конца сеанса Сергей сидел, боясь шелохнуться…
Они не стали толкаться у выхода, а подождали, пока зрители вышли из клуба. Улица опустела быстро. Гулко хлопнула дверь в доме напротив. На дальнем конце поселка залаяла беззлобно, видимо приветствуя хозяина, собака. С другой стороны долетел громкий всплеск девичьего смеха и голос Клавы Жаворонковой: «До свиданья, девочки! Не забудьте про репетицию!» И все стихло. Только звонко скрипел под ногами, отсчитывая каждый шаг, свежий снежок.
Ярко светила полная луна, окруженная двойным кольцом холодного голубоватого сияния. В воздухе медленно плавали золотые искорки изморози.
— Ты любишь стихи? — спросила Катя.
— Люблю, — не очень твердо ответил Сергей.
Катя продекламировала:
Шумят, стараясь снег стряхнуть, Морозом скованные ели. А наш и так нелегкий путь Заносят буйные метели. Пусть он тяжел порой и крут, Пускай в сугробах вязнут ноги — Мы по приказу сердца тут И не свернем с прямой дороги…