О, боже, мой диск Малу!

Я его убью, убью, убьюууууууууу!

Ни на секунду не задумавшись, я выхожу наружу искать его. Я, как ребенка, поднимаю его с земли и очищаю от снега краем своей футболки, вспоминая в уме недобрым словом всех родственников этого маленького идиота. И тут, поворачиваясь обратно, я слышу щелчок закрывающейся двери.

Закрыв глаза, я шепчу:

– Боже, пожалуйста, дай мне терпения!

На улице холодно. Очень холодно. И я снаружи дергаю за ручку.

– Флин, открой немедленно, пожалуйста.

Маленький дьявол смотрит на меня и злобно улыбается. Он поворачивается и, сбросив книги, которые я уже поставила на этажерку, и, растоптав несколько дисков, выходит из комнаты. Ну, погоди, ты у меня попляшешь! Я пытаюсь открыть дверь, но она заперта изнутри.

– Черт!

Мне очень хочется придушить мальчишку, пока я иду к следующей стеклянной двери, а мои ноги утопают в снегу. Боже, как холодно! Я подхожу к окнам комнаты, где Флин делает уроки и вижу, как он в нее заходит. Я стучу по стеклу со словами:

– Флин, пожалуйста, открой дверь.

Он даже на меня не смотрит. Он проходит мимо!

Я дрожу. На улице кошмарно холодно, и я пытаюсь убедить его открыть мне дверь. Но безуспешно. Он не обращает на меня никакого внимания, и десять минут спустя, когда мои зубы начинают отбивать чечетку, влажные волосы заледенели и торчат, как палки, а под носом свисает сосулька, я ору, как сумасшедшая, колотя кулаками в дверь.

– Флин, сукин ты сын! Открой эту чертову дверь!

Мальчик, наконец, поворачивается ко мне лицом. Думаю, он ему стало меня жалко. Он встает, подходит к двери и… вжик… закрывает шторы. Я с раскрытым от удивления ртом продолжаю стучать, по-испански повторяя ему все, что я о нем думаю. Абсолютно все.

Пошел снег. Я стою на улице, одетая лишь в жалкую тоненькую домашнюю хлопчатобумажную одежду для дома и теннисные туфли. Мне холодно. Ужасно холодно. Стараясь согреться, я тру руки, и думаю, что делать дальше. Я бегу к двери на кухню. Она закрыта. Я вспоминаю, что Симоны и Норберта нет дома. Я пытаюсь зайти в дверь, ведущую в гостиную. Она тоже закрыта. Главный вход. Закрыт. Дверь в кабинет Эрика. Закрыта. Окно в ванной комнате. Закрыто.

Я дрожу. Я скоро превращусь в ледышку. Из-за того, что мои влажные волосы промерзли до самых корней, я начинаю чихать. Так можно заработать воспаление легких. Я возвращаюсь туда, где за шторами сидит Флин. Мне хочется его убить. Подняв голову вверх, я вижу балкон. Не подумав об опасности, я встаю на приступок, чтобы дотянуться до него, но я так продрогла, а приступок такой скользкий, что я падаю прямиком на землю. Поднявшись, я повторяю все заново. Но, не успев зацепиться за балкон, черт… мои туфли соскальзывают, и я опять падаю на землю, перед этим ударившись лицом об стену. Удар был ужасным, и у меня жутко болит подбородок.

Распластавшись на снегу, я едва дышу от боли, но встаю и с лицом, покрытым льдинками, кричу:

– Открой эту проклятую дверь! Я замерзла.

Флин раздвигает занавески. Он сам на себя не похож. Мальчик что-то говорит, но я его не слышу. И тогда он открывает дверь и кричит:

– У тебя кровь!

– Где?

Но можно уже не отвечать. Посмотрев себе под ноги, я вижу, что снег там окрасился в красный цвет. Серая футболка стала красной, и, дотронувшись до подбородка, я нащупываю рану, а мои руки наполняются кровью. Флин испуганно глядит на меня. Он не знает, что делать, и я говорю, заходя в его комнату:

– Дай мне полотенце или какую-нибудь салфетку. Быстро!

Он выбегает и возвращается с полотенцем, но пол уже весь в крови. Я прикладываю ткань к подбородку и стараюсь успокоиться. Во рту чувствуется металлический привкус крови. В добавок ко всему, я прикусила губу. Я одна с Флином. Симоны и Норберта нет дома, и мне срочно нужно в больницу. Я решительно смотрю на Флина, который все еще растерян, и спрашиваю у него:

– Ты знаешь, где ближайшая больница?

Он кивает головой.

– Поехали, надевай пальто и шапку.

Он беспрекословно следует за мной. Мы вместе подходим к двери и берем наши пальто. Капли крови падают на пол, но мне некогда их вытирать. Я убираю полотенце от подбородка, чтобы надеть пальто, и из раны начинает струйкой литься кровь. Мне страшно, и Флину тоже. Я прикладываю полотенце обратно и, промокнув воду и кровь, прошу:

– Ты мне поможешь?

Он быстро выполняет мою просьбу. Одевшись, мы заходим в гараж, садимся в «Мицубиси», и когда двери гаража открываются, Флин берет полотенце и держит его у моего подбородка всю дорогу, чтобы я могла вести машину, а он еще и умудряется показывать дорогу до больницы. У меня дрожат руки и колени, но за рулем я стараюсь успокоиться.

Больница находится совсем недалеко. Когда мы приезжаем, и там видят, в каком я состоянии, меня тут же ведут на осмотр. Флин от меня не отходит. Он говорит одному из докторов, что его тетя Марта Груер, и просит, чтобы позвонили ей домой и рассказали, что здесь происходит. Удивительно, с какой уверенностью этот мальчик отдает приказы, но мне так больно, что мне все равно, что он там говорит. Пусть вызывает хоть Микки-Мауса.

Нас проводят в другую комнату. Осмотрев рану, врач объясняет, что губа пройдет сама, я подбородок придется зашивать. Это меня пугает. Мне хочется плакать. Я боюсь швов. Однажды, когда я была маленькой, мне наложили пять стежков на колено, и я это стало одним из самых болезненный воспоминаний моего детства. Я смотрю на Флина. Он бледен, как мел. Он тоже ужасно боится. Я понимаю, что не плачу сейчас только потому, что такой взрослой женщине стыдно плакать. Но когда мы делают обезболивающий укол в подбородок, непроизвольно одна слезинка стекает из моих глаз. И ее замечает Флин.