Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы
вернуться

Тарковский Арсений Александрович
Шрифт:

«Тогда еще не воевали с Германией…»

Тогда еще не воевали с Германией, Тринадцатый год был еще в середине, Неведеньем в доме болели, как манией, Как жаждой три пальмы в песчаной пустыне. У матери пахло спиртовкой, фиалкою, Лиловой накидкой в шкафу, на распялке; Все детство мое, по-блаженному жалкое, В горящей спиртовке и пармской фиалке. Зато у отца, как в Сибири у ссыльного, Был плед Гарибальди и Герцен под локтем. Ванилью тянуло от города пыльного, От пригорода — конским потом и дегтем. Казалось, что этого дома хозяева Навечно в своей довоенной Европе, Что не было, нет и не будет Сараева, И где они, эти мазурские топи?..

«Позднее наследство…»

Позднее наследство, Призрак, звук пустой, Ложный слепок детства, Бедный город мой. Тяготит мне плечи Бремя стольких лет. Смысла в этой встрече На поверку нет. Здесь теперь другое Небо за окном — Дымно-голубое, С белым голубком. Резко, слишком резко, Издали видна, Рдеет занавеска В прорези окна, И, не узнавая, Смотрит мне вослед Маска восковая Стародавних лет.

«Я в детстве заболел…»

Я в детстве заболел От голода и страха. Корку с губ Сдеру — и губы облизну; запомнил Прохладный и солоноватый вкус. А все иду, а все иду, иду, Сижу на лестнице в парадном, греюсь, Иду себе в бреду, как под дуду За крысоловом в реку, сяду — греюсь На лестнице; и так знобит и эдак. А мать стоит, рукою манит, будто Невдалеке, а подойти нельзя: Чуть подойду — стоит в семи шагах, Рукою манит; подойду — стоит В семи шагах, рукою манит. Жарко Мне стало, расстегнул я ворот, лег, — Тут затрубили трубы, свет по векам Ударил, кони поскакали, мать Над мостовой летит, рукою манит — И улетела… И теперь мне снится Под яблонями белая больница, И белая под горлом простыня, И белый доктор смотрит на меня, И белая в ногах стоит сестрица И крыльями поводит. И остались. А мать пришла, рукою поманила — И улетела…

Поэт начала века

Твой каждый стих — как чаша яда, Как жизнь, спаленная грехом, И я дышу, хоть и не надо, Нельзя дышать твоим стихом. Ты бедный мальчик сумасшедший, С каких-то белых похорон На пиршество друзей приведший Колоколов прощальный звон. Прости меня, я, как в тумане, Приникну к твоему плащу И в черной выношенной ткани Такую стужу отыщу, Такой возврат невыносимый Смертельной юности моей, Что гул погибельной Цусимы Твоих созвучий не страшней. Тогда я простираю руки И путь держу на твой магнит, А на земле в последней муке Внизу — душа моя скорбит…

Ночная бабочка «Мертвая голова»

Ходит Пиковая дама, Палец с головой Адама, Вверх и вниз под потолком, Стекол кожу неживую, Будто рану ножевую, Метит белым сквозняком. Треплет свечку, морщит пламя Знамя ночи вкось углами, Соглядатай, часовой, Жироватый, суховатый… — Чур, щеки не припечатай, Чур, не трогай, я живой! Ночью все мы — на чужбине Под воронкой черно-синей, В царстве чуждых душ и тел, Днем — в родительском гнездовье Душным потом, красной кровью Ограничим свой предел.

«Третьи сутки дождь идет…»

Третьи сутки дождь идет, Ковыряет серый лед И вороне на березе Моет клюв и перья мнет (Дождь пройдет). Недаром к прозе (Все проходит) сердце льнет, К бедной прозе на березе, На реке и за рекой (Чуть не плача), к бедной прозе На бумаге под рукой.

Вторая ода

Подложи мне под голову руку И восставь меня, как до зари Подымала на счастье и муку, И опять к высоте привари, Чтобы пламя твое ледяное Синей солью стекало со лба И внизу, как с горы, предо мною Шевелились леса и хлеба, Чтобы кровь из-под стоп, как с предгорий, Жарким деревом вниз головой, Каждой веткой ударилась в море И несла корабли по кривой. Чтобы вызов твой ранний сначала Прозвучал и в горах не затих. Ты в созвездья других превращала. Я и сам из преданий твоих.

Ласточки

Летайте, ласточки, но в клювы не берите Ни пилки, ни сверла, не делайте открытий, Не подражайте нам; довольно и того, Что вы по-варварски свободно говорите, Что зоркие зрачки в почетной вашей свите И первой зелени святое торжество. Я в Грузин бывал, входил и я когда-то По щебню и траве в пустынный храм Баграта — В кувшин расколотый, и над жерлом его Висела ваша сеть. И Симон Чиковани (А я любил его, и мне он был как брат) Сказал, что на земле пред вами виноват — Забыл стихи сложить о легком вашем стане, Что в детстве здесь играл, что, может быть, Баграт И сам с ума сходил от ваших восклицаний. Я вместо Симона хвалу вам воздаю. Не подражайте нам, но только в том краю, Где Симон спит в земле, вы спойте, как в дурмане, На языке своем одну строку мою.

«Дом без жильцов заснул и снов не видит…»

Дом без жильцов заснул и снов не видит, Его душа, безгрешна и пуста, В себя глядит закрытыми глазами, Но самое себя не сознает И дико вскидывается, когда Из крана бульба шлепнется на кухне. Водопровод молчит, и телефон Молчит. Ну что же, спи спокойно, дом, Спи, кубатура-сирота! Вернутся Твои жильцы, и время в чем попало — В больших кувшинах, в синих ведрах, в банках Из-под компота — принесут, и окна Отворят, и продуют сквозняком. Часы стояли? Шли часы? Стояли. Вот мы и дома. Просыпайся, дом!