Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы
вернуться

Тарковский Арсений Александрович
Шрифт:

«Когда под соснами, как подневольный раб…»

Когда под соснами, как подневольный раб, Моя душа несла истерзанное тело, Еще навстречу мне земля стремглав летела И птицы прядали, заслышав конский храп. Иголки черные, и сосен чешуя, И брызжет из-под ног багровая брусника, И веки пальцами я раздираю дико, И тело хочет жить, и разве это — я? И разве это я ищу сгоревшим ртом Колен сухих корней, и как во время 'oно, Земля глотает кровь, и сестры Фаэтона Преображаются и плачут янтарем.

«Как сорок лет тому назад, сердцебиение при звуке…»

Как сорок лет тому назад, Сердцебиение при звуке Шагов, и дом с окошком в сад, Свеча и близорукий взгляд, Не требующий ни поруки, Ни клятвы. В городе звонят. Светает. Дождь идет, и темный, Намокший дикий виноград К стене прижался, как бездомный, Как сорок лет тому назад.

«Как сорок лет тому назад, я вымок под дождем…»

Как сорок лет тому назад, Я вымок под дождем, я что-то Забыл, мне что-то говорят, Я виноват, тебя простят, И поезд в десять пятьдесят Выходит из-за поворота. В одиннадцать конец всему, Что будет сорок лет в грядущем Тянуться поездом идущим И окнами мелькать в дыму, Всему, что ты без слов сказала, Когда уже пошел состав. И чья-то юность, у вокзала От провожающих отстав, Домой по лужам как попало Плетется, прикусив рукав.

«Хвала измерившим высоты…»

Хвала измерившим высоты Небесных звезд и гор земных Глазам — за свет и слезы их! Рукам, уставшим от работы, За то, что ты, как два крыла, Руками их не отвела! Гортани и губам хвала За то, что трудно мне поется, Что голос мой и глух и груб, Когда из глубины колодца Наружу белый голубь рвется И разбивает грудь о сруб! Не белый голубь — только имя, Живому слуху чуждый лад, Звучащий крыльями твоими, Как сорок лет тому назад.

«Стихи попадают в печать…»

Стихи попадают в печать, И в точках, расставленных с толком, Себя невозможно признать Бессонниц моих кривотолкам. И это не книга моя, А в дальней дороге без весел Идет по стремнине ладья, Что сам я у пристани бросил. И нет ей опоры верней, Чем дружбы неведомой плечи. Минувшее ваше, как свечи, До встречи погашено в ней.

Зимний день

1971–1979

«И это снилось мне, и это снится мне…»

И это снилось мне, и это снится мне, И это мне еще когда-нибудь приснится, И повторится все, и все довоплотится, И вам приснится все, что видел я во сне. Там, в стороне от нас, от мира в стороне Волна идет вослед волне о берег биться, А на волне звезда, и человек, и птица, И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне. Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду, Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду Один, как сирота, я сам себя кладу, Один, среди зеркал — в ограде отражений Морей и городов, лучащихся в чаду. И мать в слезах берет ребенка на колени.

«Мне другие мерещатся тени…»

Мне другие мерещатся тени, Мне другая поет нищета. Переплетчик забыл о шагрени, И красильщик не красит холста, И кузнечная музыка счетом На три четверти в три молотка Не проявится за поворотом Перед выездом из городка. За коклюшки свои кружевница Под окном не садится с утра, И лудильщик, цыганская птица, Не чадит кислотой у костра, Златобит молоток свой забросил, Златошвейная кончилась нить. Наблюдать умиранье ремесел — Все равно, что себя хоронить. И уже электронная лира От своих программистов тайком Сочиняет стихи Кантемира, Чтобы собственным кончить стихом.

Феофан Грек

Когда я видел воплощенный гул, И меловые крылья оживали, Открылось мне: я жизнь перешагнул, А подвиг мой еще на перевале. Мне д'oлжно завещание могил, Зияющих, как ножевая рана, Свести к библейской резкости белил И подмастерьем стать у Феофана. Я по когтям узнал его: он лев, Он кость от кости собственной пустыни, И жажду я, и вижу сны, истлев На раскаленных углях благостыни. Я шесть веков дышу его огнем И ревностью шести веков изранен. — Придешь ли, милосердный самарянин, Повить меня твоим прохладным льном?