Участок медленно и осторожно, боясь спугнуть, приближается к плану. Горбатые говорят об этом шепотом, чтобы не сглазить. В случае удачи они получат большие премии, а я — нет. Все ближе приближаюсь к лаве: помогаю таскать лес, соединять цепь, задвигать головку. Хочу, чтобы мои старания оценили и приняли в общество настоящих мужчин, хочу самую опасную и денежную шахтную профессию, надоело быть пересыпщиком.

Наш мастерок покрикивает на рабочих, показывает зубы. Очевидно, он очень горд тем, что такой молодой, а уже горный мастер. Поэтому любимая его фраза: «Это не я у тебя в путевке записан, а ты у меня». Тонкий намек на то, кто в данной ситуации начальник, а кто — дурак.

28 марта

Мои коллеги выполнили таки план, теперь грызут сверхплановые метры и мечтают о больших деньгах. Хотя и подозревают, что будет как обычно — все равно обманут, ничего не дадут. Взрослых мужиков, грозных ГРОЗов открыто унижают и наебывают, и они, много раз ходившие под смертью, робеют перед начальством. Бунтари и смутьяны давно рассчитались, остались скромные и тихие. Их водят вокруг пальца, смеются им в глаза — они терпят. Уязвленное самолюбие лечат водкой и трудом ударным. Я — один из них.

1 апреля

Кто–то принес в лаву эротическую газету. Читали ее всем звеном. Насколько все убого: «киска», «пещерка», «розочка»! Сперму называют «нектаром», клитор — «горошиной». Слово «ой» гораздо приличнее всех этих пошлых эвфемизмов — «жезл», «ствол».

Сидели на пульту, когда прибежал взмыленный горняк:

— Доставайте носилки, комбайнера понесете!

Мы подскочили:

— Что случилось!

— Ага, купились! С первым апреля!

Комбайнер действительно травмировался, но не сильно, сам пошел на гору. А горняк как в воду глядел. Через несколько лет этого комбайнера уже взаправду несли на носилках, раздавленного породой.

2 апреля

По выезду встретили работягу из нашего звена, находящегося в отпуске. «Замышляется что–то недоброе», — сразу почуял я. Большая хозяйственная сумка в его руках усиливала подозрения.

Точно! Сегодня же бутылек, мужики говорили! Моясь в бане, я был настроен решительно — не пойду! Выпьешь с утра двести граммов, и день пропал. Но когда все потянулись в сад («Все в сад!»), отбросил все аргументы против и пошел с ними. Слаб человек.

Пил самогон, слушал бутыльковые разговоры. Каждый из собутыльников был по–своему интересен, но никто никому не давал сказать слова. Все захлебывались своими историями, перебивали друг друга, никто никого не слушал.

Пить, конечно, вредно. Но приятно. Приятно чувствовать себя членом стаи, таким же, как эти сильные и бесстрашные мужики. И пусть ни о чем, кроме работы, с ними не поговоришь, зато в работе они красивы и уверенны. Я смотрю на них и завидую — мне никогда не достичь такого понимания с железом. Наверное, так и появилось выражение «вшивый интеллигент».

Верховский: …зачатый в Монголии за юртой…

6 апреля

На работе ничего нового, кроме того, что нас опять наебали. Вместо 900 ГРОЗам обещают 700, соответственно уменьшается и моя доля. Начальник кричит, Верховский острит, работяги молчат, а если возмущаются, то робко и несмело. Зато в лаве все герои — негодуют, требуют справедливости. Хочется закричать: — Мужики! Что же вы как не мужики?! Вы же ничего не боитесь! Почему позволяете издеваться и обманывать себя?!

Плакаты:

«Шахтер! Помни: курить в шахте — преступление!»

«Сон в шахте приводит к несчастным случаям.»

8 апреля

Два дня боролся с пересыпом. И чинил его, и латал, но товар неуклонно сыпался на нижнюю ленту. В конце концов плюнул и начал тупо работать лопатой. Всю повышенную добычь, что давали красавцы-ГРОЗы, я выгребал из–под барабана.

13 апреля

Ночью порвалась лента на КРУ (вот тоже непонятная аббревиатура). Всю смену лежали на распилах, кто–то спал, кто–то травил байки. Я безуспешно пытался примкнуть то к тем, то к другим. Замерз и устал. Ничего не делать за деньги — это, оказывается, тоже непростая работа.

Тащу с работы все, что попадает под руку: респираторы, цепные болты, зубила — вещи, абсолютно бесполезные в моем хозяйстве. Однако, запас беды не чинит. В этом убедились мои старшие товарищи, беззаботно жившие при социализме, приворовывавшие помаленьку, в меру надобности, а теперь кусающие локти. Во мне умирает несун. Умирает, потому что негде реализовать свою страсть к государственному. Сейчас я краду с работы скорее из солидарности с товарищами. И потому что жаба душит.