6 сентября

Судьба моя на месяц вперед определена. Ежедневно 4-я смена, выходные — суббота, воскресенье.

Откачивал воду, спал. Тяжело и долго просыпался, с трудом преодолел уклон и дорогу к стволу. Когда ничего не делаешь, начинаешь наглеть. Простые действия как то: пройти километр по уклону, залить в насос три ведра воды — начинают напрягать. Предложи мне сделать это в самые напряженные дни пересыпного периода, и я был бы счастлив. А сейчас устаю и сержусь.

12 сентября

Трагедия американского народа, теракт против символа американской экономики — башен–близнецов — никак не отразился на моей работе. Я по–прежнему качал воду. Зато в автобусе, в нарядной, в бане только и разговоров, что об этих башнях. Суть их сводится к одному: людей, конечно, жалко, но… но так им и надо, пидорасам, нечего было Югославию бомбить!

Я сам активно не люблю Америку, но такие разговоры возмущают. Да как вы можете такое говорить?! Шесть тысяч человек погибло! Шесть тысяч американцев… Одобрявших ракетно–бомбовые удары по Сараево… Да, так им и надо, пидорасам!

15 сентября

Меня терзают смутные подозрения, что работа моя совершенно бесполезна. Уровень воды не меняется за два дня выходных. Хитрый ум тут же подсказывает, какую выгоду из этого можно извлечь. Но гадкий характер не дает возможности ей воспользоваться — не завел я добрых знакомых в табельной, так что увильнуть от работы не смогу. Жалко. А как было бы здорово — пришел, отметился и пошел домой. А вода продолжала бы течь, независимо от моего присутствия\отсутствия.

По выезду был пойман, обыскан на предмет курева и записан за ранний выезд.

20 сентября

После смены пошел на «четверг» — профилактически–карательное мероприятие, имеющее целью укрепление трудовой дисциплины.

В гулком пустом актовом зале собралось десятка два нарушителей. Комиссия во главе с председателем трибунала — инженером по технике безопасности, расположилась за столом президиума. Рабочие по очереди выходили к трибуне и бормотали нелепые оправдания. Тут были негодяи всех мастей: курильщики, пьяницы, ездоки на лентах, расхитители цветного металла и злостные прогульщики. Я со своим ранним выездом чувствовал себя мелкой шпаной в компании матерых уголовников.

Члены комиссии слушали в пол уха, переговаривались между собой. Лишь председатель пытался усовестить нарушителя:

— Ты сколько лет на проходке? Около десяти? И не знаешь, что курить в шахте — это преступление? А–а–а, ты не курил? Но у тебя по выезду нашли сигареты. Забыл выложить? Да что ж вы все такие забывчивые?! В общем так — мы будем ходатайствовать о возбуждении уголовного дела. Да. До восьми лет.

Ошарашенный проходчик клялся и божился, что больше так не будет, что бес попутал, и что с завтрашнего дня вообще бросит курить. Насладившись его унижением, трибунал выносил приговор — месяц каторжных работ. Каторжными работами называлась чистка канавок — занятие не столько тяжелое, сколько тупое и малооплачиваемое. Канавки — стоки для воды, проложенные по всем выработкам — чистила специальная бригада, пополнявшаяся такими вот штрафниками.

Так же гуманно обошлись и с остальными. Кто–то составил компанию проходчику, кого–то лишили премии, другим понизили разряд. Ни увольнений, ни уголовных дел. Шахта, не платившая зарплату, не могла позволить себе строго карать рабочих, которые и без того разбегались.

Наконец, пришла моя очередь идти к трибуне. Краснея и сбиваясь, рассказал небылицу об остановившихся часах. Никто не слушал. Основное зло было наказано, и мелкий ГРП-шник, выехавший из шахты на час раньше, их не интересовал. Лишив меня 25% премии, все с облегчением разошлись.

25 сентября

Одичал я в своей первой бисовой. Людей вижу только на наряде. Ночи коротаю с крысами. Вообще–то одному ходить в шахту по технике безопасности запрещено. Мало ли что может случится — кровля обрушится, газа вдохнешь или лампа погаснет. Недавно так и случилось.

Только пришел под лаву, устроился поудобнее и развернул тормозок — погасла лампа. Пришлось есть впотьмах и ложится спать, не откачав воду.

Одному в темноте жутко. Сидеть без света мне и раньше приходилось, но тогда вокруг шумело и грохотало, рядом работали люди. А сейчас — полная тишина и ни души в радиусе километра. Лишь изредка крыса пробежит или стойка в лаве треснет. Сразу вспоминаются рассказы про Шубина, вздрагиваешь от каждого звука.

Да ладно, хрен с ним, с Шубиным, тут другая проблема — как отсюда выбираться в кромешной тьме? Сидеть две–три смены и ждать, пока меня найдут (а найдут обязательно — рабочий из шахты не выехал — отправят кого–нибудь искать) не хотелось. Надо выходить самому.

Нащупал ногой рельс и, придерживаясь его, пошел по уклону. Идти было не тяжело, я даже скорость набрал. Вдруг затрещала каска, и одновременно я почувствовал удар в лицо. Упал на спину, из носа потекла кровь. Ничего не фантазировал, сразу вспомнил, что здесь поперек уклона проложена труба. Десятки раз проходил и всегда нагибался, а тут забыл. Полежал, утерся и пошел дальше.