связываю их в неуклюжий пучок. – М-мам!

Иду по коридору, заглядываю на кухню и чувствую, как желудок делает кульбит.

– Дел, это ты?

О, Боже. Я хрипло выдыхаю и прикрываю глаза.

Наверно, ноги у меня подкашиваются, потому что я вдруг упираюсь спиной о стену и

застываю на добрые пару минут. Покачиваю головой, утопая лицом в ладонях, а затем с вызовом

руки опускаю и срываюсь с места. Нахожу маму в гостиной. Они сидит в кресле, и, кажется, сливается со светло-бежевой обивкой. Кожа у нее белее снега.

– Ч-что с т-тобой? К-как т-ты... к-как...

Я запинаюсь, злюсь на себя, а затем подхожу к маме и порывисто обнимаю.

– Дел, – с ее губ слетает сиплый вздох, – дорогая, как же ты меня напугала.

Ее голос срывается, а руки сжимают меня все крепче и крепче. Я не собираюсь глаза

открывать. Черт же возьми, я не хочу! Я беспомощно упираюсь лбом в ключицу матери и

чувствую колючие слезы, прикатившие к глазам. Бессмысленные и предательские слезы,

сопровождаемые судорогами глотки и трясущимися коленями.

– Т-ты...

– Прости, я просто увидела, как ты прыгнула, как ты вообще додумалась, Дел? Ох, ну как ты

могла? Девочка моя, это же чистой воды безумие.

– Т-так нужно.

– Нет, не говори подобных вещей, – мама отстраняется и пронзает меня недовольным

взглядом, – ты слишком мало боролась, моя дорогая. Люди сражаются всю жизнь, а ты же

решила сдаться уже сейчас. Ты не имеешь права.

Стыд подскакивает к горлу. Я поджимаю губы и отворачиваюсь, ощутив себя глупой и

растерянной. Мне просто было больно, и я просто решила поставить точку.

– Разве так мало страдающих людей, Дельфия? – Поднимаясь, спрашивает меня мама и

слабо выдыхает. – Если бы каждый раз люди сдавались, на земле бы никого не осталось.

– Оно гор-р-рит. – Я порывисто ударяю себя по груди и гляжу на маму. – Здесь.

– У всех горит. И это хорошо. Потому что когда перестанет гореть – ты перестанешь дышать.

– Мама вскидывает подбородок, затем проходится холодными пальцами по моей щеке и дергает

уголками губ. – Больше не делай так.

Я киваю. Не хочу соглашаться, но соглашаюсь, потому что верю маме. Наверно, мне в

очередной раз пришлось столкнуться с той частью себя, которая хочет стать свободной.

Свобода – вымысел. Я давно должна это уяснить.

Мама выходит из гостиной, держась руками за талию, а я плетусь за ней, будто бы я боюсь,

что с ней что-то случится, если отвернусь. Да, словно от меня что-то зависит. Она

останавливается уже в коридоре, тянется пальцами к двери, но застывает. Глядит на меня через

плечо и брови сводит, словно собирается сказать что-то важное.

– Я видела это.

– Ч-что?

– Этот день. Видела очень давно, когда ты еще была совсем малышкой. – В ее глазах

проскальзывает страх, обнаженный и явный. Она поджимает губы, но они все равно у нее

трясутся. Я чувствую, как внутри у меня все скручивается, сводит судорогами под музыку ее

громыхающего сердца. – Ты должна знать, что я люблю тебя.

– М-мам.

– Будущее можно изменить. И мы нередко доказывали это. Я доказывала, когда тебя видела

мертвой, видела, как ты задыхаешься в ванной, но приходила, спасала тебя. Ничего не

происходит без вмешательства человека, человек сам решает, по какой дороге пойдет!

– Я не понимаю. – Колит. Внутри. Мама говорит горячо, а мне становится холодно.

– Ты уйдешь.

– Я н-не...

– Ты уйдешь, потому что это починит тебя, Дельфия, – договаривает она. Мы глядим друга

на друга рассеянно, – починит тебя так же, как ты чинишь других.

Я застываю. Что вообще происходит? О чем она говорит? Ничего не понимаю! И это

начинает меня дико раздражать. Злость прокатывается по спине стаей мурашек, и гляжу я на

маму уже не растерянно, а рассерженно. Почему она тянется к двери?

– Ч-что ты д-делаеш-шь? – Еле выговариваю я, но не потому, что заикаюсь, а потому, что

невероятно злюсь. Мама обхватывает пальцами дверную ручку. – П-прекрат-ти.

– Так надо. Эти люди помогут тебе.

– Мне не н-нужна н-ничья п-п-п... – черт возьми! Я злюсь, и говорить еще труднее!

– Дел...

– …п-п-помощь!