Шрифт:
Заранее он не подготовился, что сказать. А теперь испугался ее непривычного из-за телефона голоса. Он решил дать ей узнать себя и сказал полушутливо:
— Ты меня еще не забыла?
— Ах, Олежка. Нет, конечно… Когда ты прилетел?
Она не забыла. Но волнения или радости в ее искаженном стальной мембраной голосе он не услышал. Он спросил дурацким игривым тоном, все еще надеясь:
— А к тебе можно сейчас?
— Нет, Олежка, я болею. И потом… только ты не обижайся, пожалуйста, — я ведь на шесть лет старше тебя. Ты слышишь, Олежка?
И тогда он, сгорая от стыда за себя, прикинулся дурачком. Он очень хотел встретиться — она увидит его и, может быть, передумает. Он начал говорить еще более дурацким, самым дурацким на свете голосом:
— Какие пустяки. Посидим где-нибудь часок…
— Нет. Не сердись, Олежка. Там, на море, было все по-другому…
Голос ее стал вдруг еле слышным, а потом и вовсе пропал. Но все и так стало ясно. Олег не дослушал и повесил трубку. Он вышел из будки и пошел куда глаза глядят.
Сложный аппарат — телефон, сразу в нем не разберешься. Он не узнал ее голоса — будто говорит чужой человек, но она узнала — значит, это все-таки была она. Нет, простой аппарат телефон. Просто люди не видят, что там внутри, И сами выдумывают сложность. Все просто, как и во всяком механизме…
Олег шел прямо, не сворачивая, пока не вышел к театру. Он узнал его по фотографиям. Он вспомнил свою программу и пошел к кассе. Окошечко было закрыто, он спросил у кого-то: «Что, касса закрыта, что ли?» Вокруг толпилось много народу, но никто ему не ответил. От группы высоких красивых парней отделился один длинноволосый, и подошел к нему:
— Имею предложить. Один партер.
И заломил цену. Не моргнув, Олег расплатился и, ухватив наугад несколько десяток, сказал:
— Спой песенку — твои.
— Иди-ка ты… — выругался парень.
Вся компания начала оглядываться на Олега, но он их не боялся. Они имели нежные щеки и всегда светлое небо над головой. Олег не хотел смотреть спектакль о сильных, настоящих людях в компании с такими.
Невдалеке стояли парень и девушка, очень спокойные, они понравились Олегу. Он подошел и предложил им билет. Обрадованный парень протянул теплый, видно, давно приготовленный в руке рубль. Олег взял, — чтобы не обидеть. Они пошли, прижавшись друг к другу, и ни разу не оглянулись на него. Он не злился, он тоже хотел так идти, очень хотел…
Олег шел по улице и не мог приспособиться к движению. На Уралмаше было не так, и он свернул в переулок, где меньше толкались. Реболда тоже не походила на Уралмаш, но там они работали вдвоем, а теперь он остался один. Здесь было гораздо тоскливее — ни один прохожий не остановил на нем взгляда.
И вдруг он увидел такую картину: навстречу зигзагом по переулку шел мужик и играл на гармошке. За ним бежала жена, красивая женщина, и останавливала его. Мужик вырывался, не говоря ни слова, и снова шел своим зигзагом, продолжая играть что-то непонятное. Олегу очень понравилось его упорство, он подошел ближе и увидел, что у гармониста на двух пальцах черные сбитые ногти — видно, зубило он держал в руках чаще, чем гармонь. Женщина все же увела гармониста, и Олегу было жаль — ушел самый знакомый ему человек в Москве.
Когда он покупал билет в кассе Аэрофлота, то вытащил из кармана бурый желвак железа. А второй памятью о Белом море служил сверток ламинарий, лежащий на дне сумки. Ламинарии он взял потому, что они хорошо заживляли раны. Не все, конечно, а легкие раны — в водорослях содержится столько полезных веществ, что человек и не подозревает. А из железа он сделает кулон.
Олег положил сверху в сумку блок хороших сигарет — гостинец для ребят. Потом вышел на улицу ловить такси.
В мыслях он был уже дома. Он представил, как входит в свой цех — радостно машет ему рукой Мишка, поднял на лоб очки добрый Кузьмич, сдержанно кивают другие токари. Вокруг ровно жужжат станки, выбрасывая снопы разноцветных искр — все прочно, надежно…
Олег вдруг явственно почувствовал привычный и родной запах машинного масла, эмульсий, горячего металла, и на душе у него стало спокойнее.
Просека №2
Когда мотор замолк, шофер сказал:
— Приехали, господа, вылазь.
Володя спрыгнул с подножки на землю и, разминая ноги, обошел машину вокруг. Всякие трубки и концы свисали из-под мотора до самой земли и были покрыты толстым слоем жирной от масла пыли.
— Ну хоть до поворота, а? — свесился из кузова Фишкин.
— На черта мне шланги рвать? — возразил шофер. — Ты сперва дорогу сделай… Пешком дойдете.
— Правильно, Палыч, с нами только так и надо, — будто даже обрадовался Фишкин и с готовностью полез через борт.
По его красному опухшему лицу никогда не поймешь, серьезен он или придуривается.
— Что ему людей жалеть — он машину жалеет, — сказал Осип Михалыч.
Слова эти предназначались лесничему, который выделил рабочим ветхий ЗИЛ, а новенький ГАЗ-66, что идет по любому бездорожью, оставил в гараже. Володя понимал почему — на случай сигнала о пожаре — и был согласен с лесничим. ГАЗ-66 предназначен тушить пожары — на нем бак с водой, помпы и все такое, он должен находиться всегда под рукой. Нельзя же на танке в соседнее село за картошкой ездить — вдруг тревога? Некоторые этого не понимали, им было лень четыре километра пройти пешком, и спорили с начальством. А с начальством не нужно спорить — у него и власть, и образование.