— Фишкин, у тебя жена красивая?

— Ну как… — пожал плечами Фишкин, — обыкновенная баба. Пьет, правда, зараза, потому и лицо красное.

— Побей немножко, — как можно добродушнее сказал Володя, раз уж спросил, надо было продолжать разговор.

— А зачем? — Фишкин снова пожал плечами. — Дети разъехались, мы с ней, как говорится, два сапога. Посидели на картошке да на воде, хватит. Других вон пилят, когда выпимши придут, — Фишкин раздвинул в улыбке губы, — а мы как начнем вместе керосинить… А молодая красивая была. — И заключил категорично: — Молодые все красивые. Милиен бы отдал, чтобы одну…

— И у меня красивая, — сказал Володя, но тут же поправился: —…будет. Почище Бриджит Бардо.

— А это кто еще? — поинтересовался Фишкин.

— Так, одна, — засмеялся Володя, — в жизни нужды не знает.

Сегодня валили сосняк. Просека, которую они рубили, наконец уперлась в стену ядреных крепких стволов. До них каждый день мерялось расстояние шагами — надоело кланяться тонким хворостинкам и мочалить топором кусты, толщиной в палец.

Молодые сосны гудели и потрескивали, будто в далеких верхушках их опутывали телеграфные провода. Тонкая, не успевшая покрыться морщинами кора была шелковистой на ощупь. Несколько таких сосен — вот тебе и стандартная пачка. Жаль, что с сегодняшнего дня не имело значения складывать в ровные штабеля крепкие стволы или носить охапками похожие на проволоку стебли, кучи которых и в кубатуру-то не замеришь.

Володя вышел на песчаную отмель у ручья и провел сапогом черту:

— Здесь мы ее, родимую, и поставим.

Он специально выбрал место у воды — хоть и конец августа, а кругом все сухое, одна искра погубит лес. Осип Михалыч заворчал: всегда кучи ставили там, где рубили, и не таскали бревна за километр. Но Володя знал то, о чем еще не ведала бригада, — таков был приказ лесничего. Володе предстояло немного покривить душой, выполняя его, но он позволил себе это, так как приказ помогал хорошему делу. Дядька, его Володя очень уважал, говорил: если маленькая нечестность спасает большую правду — сверши ее, грех я возьму на себя. А хорошее дело — всегда правда, так что Володя готов был к греху.

Мужики не торопились начинать. Санька сидел с ними рядом. На то имелись причины — лесничий на просеку никогда не приезжал из-за бездорожья, а прутики рубить ни ума, ни сил не требовалось — все равно кубаж не выходил. Когда не устаешь и никто не проверяет — какая это работа? Название одно — «противопожарная просека № 2». Поэтому Володя лесничему не жаловался и не ругался, видя, что вся бригада ползает на коленях, собирая грибы во время смены.

Сегодня другое дело, сегодня начиналась настоящая работа. Он вставил ключ в пилу, дернул за шнур и пошел к плотной стене сосен. Слова — это звук, а дело не нуждается в доказательствах, и никакими словами его не заменишь.

Первым встал Осип Михалыч. Потом пилу перенял Фишкин, потом взял снова Володя — Саньке, хоть он и просил, пилу не давали. Гора росла, пока совсем не завалила просеку. Тогда стали складывать деревья, в одинаковые кучи с названием «неликвид». Вскоре остановились отдышаться. Санька, с которым Володя таскал стволы в паре, вдруг спросил:

— А ты артистов живых видел? — и назвал фамилии.

— Видел, — сказал Володя — с некоторыми говорил даже.

— Это ты как? — изумился тот. — Они же артисты!

— Запомни, Санька, — еле сдержался, чтобы не улыбнуться, Володя. — Люди все равны — и ты тоже можешь стать артистом!

— Ну да, — хмыкнул Санька, — они в городе живут, а я тут топорами махаю — сюда и кино раз в месяц привозят.

— Ты их собираешь, что ли? — спросил Володя.

— Почти сотня уже, — с гордостью сообщил Санька, — советские и иностранные. Только покупать негде…

— Вот уеду, я тебе вышлю, — серьезно пообещал Володя. — Бриджит Бардо есть? Пришлю, у меня где-то целый альбом валяется. А пока бревно хватай… Ну?

— Мужики отдыхают… — протянул Санька, — а мы чего?

— А мы себе в наряд кубов больше запишем.

— На фига мне больше, с голоду же не умираю.

— Я твой бригадир, — строго сказал Володя, — и приказываю. На фронте за невыполнение приказа — расстрел.

— Здесь не фронт, — Санька отвел в сторону глаза и продолжал ботинком с отставшей подошвой переворачивать сухую веточку.

«Это здесь, — подумал Володя, — а есть такие места, где каждый день фронт. Поднимают тебя ночью, а ты думаешь: «Ну вот и все, началось». Но об этом он молодому, и глупому Саньке не стал говорить — сам со временем узнает. А сказал только:

— Вот и плохо! — и разжал руки.

Бревно тяжело ударилось о землю. Санька понял, что Володя не в том настроении, чтобы ругаться, и совсем осмелел:

— Дай с фильтром.

— Брысь, салага, — сказал Володя, но сигарету дал.

— Уезжаю я осенью, уже документы в ПТУ отослал, — солидно сказал Санька.

— Летом в лесу — это им как в санатории, — услышал Володя, когда подошел к мужикам.

— Не скажи, — раздался в ответ голос Фишкина, — дай бог ворочают. Перекур или на гитаре там подрынчать — только после работы. Раз лебедка сломалась, так пока я сделал — на руках, черти, хлысты трелевали! Вот тебе и студенты!