помочь прожить эти дни спокойно и достойно. Распространить по миру хос-

писы ему завещала умершая в хосписе 25-летняя учительница Джейн, его

дочь. Зорза создал хосписы в разных городах мира, в том числе в Ленинграде

и в Москве. Перед смертью в 1996 году он завещал развеять свой прах над

ленинградским хосписом «Лахта».

Но вернемся к письму Марченко.

Даже близкая ему по духу Лариса Богораз, по ее словам, не верила его

предвидению, пассаж письма о вводе войск считала публицистическим при-

емом, потому что «такого не может случиться, ведь ребенку должно быть яс-

но». Анализируя ход событий, московские правозащитники, как и пражские

реформаторы, исходили из логики, полагая, что не в интересах советского

режима идти на крупномасштабный, непредсказуемый по последствиям

риск.

Марченко писал: «Я внимательно (насколько это возможно в нашей

стране) слежу за событиями в Чехословакии и не могу спокойно и равно-

душно относиться к той реакции, которую вызывают эти события в нашей

печати. На протяжении полугода наши газеты стремятся дезинформировать

общественное мнение нашей страны и в то же время дезинформировать ми-

ровое общественное мнение об отношении нашего народа к этим событиям.

Позицию партийного руководства газеты представляют как позицию всего

населения – даже единодушную. Стоило только Брежневу навесить на со-

временное развитие Чехословакии ярлыки “происки империализма”, “угроза

социализму”, “наступление антисоциалистических элементов” и т.п. – и тут

же вся пресса, все резолюции дружным хором подхватили эти же выражения,

хотя наш народ сегодня, как и полгода назад, ничего по существу не знает о

настоящем положении дел в Чехословакии. Письма трудящихся в газеты и

резолюции массовых митингов – лишь повторение готовых, данных “cверху”

формул, а не выражение самостоятельного мнения, основанного на знании

конкретных фактов» 3.

Это письмо известно, но не перестает удивлять, как человек, не имея

возможности бывать в Праге, знакомиться с документами, располагать соб-

ственными информаторами, так ясно видит закулисную сторону событий.

Он писал: «Наше обращение к “здоровым силам” Чехословакии – это, может

быть, обращение к антигосударственным элементам, подстрекательство их

к вооруженному выступлению против своего законного правительства, а

слова “это наша задача” могут обозначать как минимум политическое дав-

ление на суверенную страну, а как максимум – возможность интервенции

наших войск в ЧССР». И дальше: «Газетная кампания последние недели вы-

зывает у меня опасения – не является ли она подготовкой к интервенции

под любым предлогом, который подвернется или будет создан искусствен-

но». Так, понятие «интервенция» впервые оказалось связанным с Чехослова-

кией в устах Марченко.

Не думаю, что с умыслом, но суд над Анатолием Марченко назначат на

21 августа. Его друзья, в том числе те, кто через четыре дня выйдет c проте-

стом на Красную площадь, утром в день вторжения поспешат на судебный

процесс. Когда подсудимого будут увозить в воронке, Лариса Богораз крик-

нет поверх голов: «Толя, читай сегодняшнюю “Правду”!».

В «Правде» – сообщение ТАСС о вводе войск.

Воронок увозил духовного потомка русских политкаторжан и ссыльно-

поселенцев. В некотором смысле ему приходилось труднее, чем далеким

предшественникам. Существовавший с незапамятных времен в России дух

сострадания к осужденным, когда в деревнях вдоль сибирского тракта кре-

стьяне в избах прорубали особые окошки, куда для беглых арестантов на

ночь выставляли миску с молоком и кусок хлеба, в советском обществе сме-

нился страхом и отчужденностью к тем, кто отбыл срок и возвращался.

Анатолий Марченко умер после очередной голодовки в Чистопольской

тюрьме в декабре 1986 года, совсем немного не дожив до объявленной Гор-

бачевым амнистии политзаключенным. Правозащитник, писатель, публи-

цист, он написал слова, которые были в душах многих, но не каждому доста-

ло сил их произнести или доверить бумаге: «Мне стыдно за свою страну, ко-