торая снова выступает в позорной роли жандарма Европы. Мне было бы

стыдно и за мой народ, если бы я верил, что он действительно единодушно

поддерживает политику ЦК КПСС и правительства по отношению к Чехосло-

вакии. Но я уверен, что на самом деле это не так, что мое письмо – не един-

ственное. <…> Но если бы я оказался даже один на один с этим своим мнени-

ем, я и тогда не отказался бы от него. Потому что мне его подсказала моя со-

весть…»

С Ларисой Иосифовной Богораз я познакомился в первых числах авгу-

ста 1998 года, через тридцать лет после демонстрации семерки. Она давно

вернулась из сибирской ссылки, потеряв очень близких людей: Юлия Даниэ-

ля, много лет сидевшего в мордовских лагерях и Владимирской тюрьме, а

еще раньше Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме. В ее

московской квартире на Юго-Западе две комнаты: рабочий стол, стулья, кро-

вать, платяной шкаф, кушетка, книги; так живут студенты и бедная интел-

лигенция. В России эта квартира известна. Хозяйка называла свое жилище –

пункт консультаций и помощи родственникам политзаключенных, едущих

через столицу в мордовские, сибирские, колымские лагеря, временный при-

ют для отбывших срок и не успевших добраться до дома. Худенькая, коротко

стриженая, с наброшенным на плечи шерстяным платком, она казалась бы

подростком, если бы не седая голова и умные пронзительные глаза. Голос

хрипловат, как у всех много курящих, и я окончательно устыдился своего

прихода, услышав, что она две недели мучилась простудой, слаба до сих пор.

Не уловив этого в телефонном разговоре, я бесцеремонно просил о встрече.

Не хотелось говорить об истинной причине давнего желания увидеть ее, и я

упирал на идею редакции выяснить, что думают о чехословацких событиях

пражские реформаторы, советские политики, генералы, правозащитники по-

сле долгих лет отчуждения.

В конце концов, Лариса Иосифовна согласилась.

По пути, перебирая в памяти прочитанное и услышанное, я старался

представить отважную семерку на Красной площади, у собора Василия Бла-

женного, когда они усаживаются у Лобного места и под полуденный бой ку-

рантов моментально развертывают над головами плакаты. Над Ларисой Бо-

гораз белое полотнище «Руки прочь от ЧССР!», у сидящей слева от нее Ната-

льи Горбаневской чехословацкий флажок, у Павла Литвинова плакат: «За

вашу и нашу свободу!» 4. Друзья не советовали Ларисе, своему лидеру,

участвовать в акции; неизбежный арест, говорили ей, ослабит правозащит-

ное движение в России. Но кто удержит ее? Они сели на полукружие камен-

ного помоста, где во время больших церковных праздников совершались бо-

гослужения, цари обращались к народу, оглашались указы и грамоты и на

виду у московских людей творили казни. Здесь эпицентр российской исто-

рии. Едва развернули плакаты, через минуту-другую появились чекисты,

стали заламывать руки, заталкивать в машины. Прохожие на площади, мно-

гие из них, не успели понять, что происходит, безмолвствовали, как триста

лет

назад.

Слушаю Ларису Иосифовну.

«У людей моего поколения Пражская весна вызвала не только колос-

сальный интерес, но искреннее сочувствие, даже зависть: чехи и словаки,

может быть, достигнут успеха в своем движении к свободе, к общечеловече-

ским ценностям.

Что вызывало к Чехословакии симпатии?

Главное – достижение первых реальных перемен в характере режима:

демократизация общества, свобода печати, слова, мнений, фактическая реа-

билитация жертв прежних репрессий. А самое существенное – ненасиль-

ственная форма движения. Появлялась надежда, что у нас тоже можно обой-

тись без бессмысленного и беспощадного русского бунта, от которого предо-

стерегал Пушкин.

Сформировалось ли за несколько месяцев “весны” гражданское обще-

ство, как необходимая составляющая демократического государства? Таких

вопросов я себе не задавала, мы и слов-то таких не знали. Идеалы социализ-

ма тогда еще не утратили для многих, в том числе для меня, своей привлека-