- Как?!
– потрясенно выдохнул Всеслав и даже руки опустил. В его голове в этот самый момент все детали сложились в четкую картину. И пришлось поверить, что тот простонародный монах, который исцелял поселянок от всех их женских болезней и был тем самым ревностным священником, который обличил правителей этих земель в творимом ими беззаконии во имя неугодной Богу высшей цели.

 - Да. Отец Афанасий. Ты не знал? Так вот. С женщинами я не связываюсь. Твоя невеста не пострадает. Но этого монаха ты мне найди и выдай, - голос Болеслава стал глухим от еле сдерживаемой ненависти, в которую вылилось его горе от неожиданной смерти удивительной женщины, красавицы-княгини Предславы Владимировны.
– Уж он-то мне за все заплатит.

 Всеслав взглянул в яростные глаза короля, молча низко поклонился в знак согласия и вышел в неприятной тишине, которая, казалось, холодила ему спину. Он вышел из тронного зала в пустую приемную, но вдруг навстречу ему шагнул ожидающий конца его разговора с королем человек. Одетый в полное облачение православного монаха, с куколем по самые брови, делающим его необычайно высоким, с шелестящей сзади черной мантией, с седой длинной бородой, тот самый отец Афанасий приветствовал Всеслава неспешным кивком. И молча прошел в зал, где все еще сидел на кресле-троне первый польский король.

 Всеслав не стал ждать, чем кончится эта встреча. Он очень устал, отчаянно тревожился за Любаву и потому, не задерживаясь больше в Гнезно, отправился во Вроцлав.

 Любава устроила в своих больших покоях лечебницу. На сундуках, на подстилках из соломы лежали тяжелораненые Творимир и Негорад. Негорад тяжело бредил, в бреду звал Оллисаву, невнятно ей что-то обещал, за что-то просил прощения. Творимир молча метался в горячке, да так, что по очереди дежурившие рядом с его постелью Сольмир и Добровит, с трудом его удерживали на постели. Любава спала урывками, изготавливая необходимые настойки, растворы, мази, питательные полужидкие блюда. Лучше всех выглядела, как ни странно, Ростила. Ей рассказал о смерти Харальда Сольмир. Рассказал осторожно, внимательно глядя на нее, ожидая тяжелого приступа горя. Но та побледнела, вздохнула, положила обе руки на живот... и успокоилась. Все силы души у нее сейчас уходили вовнутрь, туда, где медленно рос их с Харальдом сын. С ниспадающими из-под головного убора соломенного цвета длинными косами, аккуратная, спокойная, светлая, она выглядела так, что люди невольно оборачивались, чтобы еще немного ею полюбоваться. Даже стонущие в горячке больные немного затихали, когда Ростила поправляла им постели.

 Вот эту картину сплотившихся в общем горе на чужой земле друзей и застал вернувшийся во Вроцлав Всеслав.

 - Послушай, что там произошло, на нижнем этаже вежи?
– спросил его Сольмир, сразу как только они оказались одни во внутреннем дворике замка.
– Я был вместе с лучниками наверху. А Любаву сейчас не спросишь. Сам видишь, какая она.

 Да, остановившийся взгляд новгородки Всеслава тоже пугал.

 - Тяжелый был бой. Рубились в темноте и тесноте. Княгиня была обречена погибнуть в общей свалке.

 Они помолчали.

 - Когда я ворвался в вежу следом за германцами, один из них как раз вломился снаружи в лаз для выхода на наружную лестницу вежи. Такое чудище, на полголовы выше меня ростом. А Любава оказалась между ним и своим Рагнаром. Я был ошеломлен тем, что она здесь. Думал, что вижу ее в живых последние секунды, думал, что он убьет ее одним ударом. У меня в уме помутилось, не помню, как прорубался к ней сквозь германцев. Но она продержалась несколько минут.

 Всеслав сглотнул, помолчал, успокаиваясь, потом продолжил.

 - Я даже не заметил, что какой-то остолоп метнул в нее сулицу. В полумраке вежи, в мешанине среди своих и чужих. Сдурел мужик. Но сулица бы ее убила, я не успевал, опаздывал на несколько секунд. Рагнар отбросил дочку в строну и принял на себя и удар меча, предназначенный ей, и сулицу, тоже ей предназначенную.

 Всеслав с силой потер лицо руками. Воспоминания были еще слишком свежими.

 - Надо же, как он смог? Ведь он даже шевелился с трудом, когда мы его в вежу затаскивали. Он же в горячке был, когда мы его из погреба достали. В себя пришел только после того, как отец Афанасий приобщил его Святым Тайнам.

 - Смог в самый важный момент. Настоящий воин не бывает бывшим. Он ее с большой силой отбросил. Да, кстати. Откуда там взялся отец Афанасий?

 - Он с нами отплыл. Ты помнишь, его разыскивал пан королевский мечник.

 - И княгиня его не узнала?! А ты знаешь, что это тот самый священник, который произносил ту проповедь? Из-за которой она Болеславу от ворот поворот дала?

 - Я знал. Догадался. Она не узнала, - грустно, но без всякого надлома ответил Сольмир.
– Он выглядел как холоп из простонародья. Она и не присматривалась. Княгиня же...
– бывший муромский сказитель посмотрел на небо, сквозь листву липы, в тени которой они стояли. Сладостный запах липового цвета, мирное жужжание пчел, жаркое лето снаружи замка, мягкая тень во внутреннем дворике.

 - Только накануне боя она его узнала. Он принимал исповедь и отслужил обедню, - Сольмир по-прежнему вглядывался в небо сквозь листья.
– Он, конечно, знал, что она... она не переживет наступающего дня. После того, как наши втянули лестницу наверх, она была обречена... Ты не будешь смеяться, если я скажу, что надеюсь встретиться с ней в Будущем веке? Там, где все будут равны по положению. И главным будет состояние души.

 Всеслав промолчал. Это, конечно же, было не смешно.

 - Я теперь христианин, как и она.